Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 6 (продолжение № 6)
Впервые мы поставили «I Want You Back» для гостей на частной вечеринке, проходившей в ночном клубе «Daisy Disco» в Беверли Хиллз (в 1989 году клуб закрылся – прим. перев.). Это была специальная пиар-акция, нашу группу представляла «женщина, которая нас открыла», Дайана Росс. А через несколько дней (16/08/1969) уже мы представляли ее вместе с «Supremes» в Inglewood Forum, самой большой крытой арене ЛА, домашней площадке баскетбольной команды L.A. Lakers. Это был наш первый «выход в свет», но «Los Angeles Times» не проявила никакого энтузиазма по поводу нашего выступления, впрочем, досталось и «Eddie Hawkins Singers», и молодому поп-певцу Эдварду Старру, также выступавшим в этот вечер: «Увы, разогревающие команды зря потратили время, которое было отведено им в программе», — написали они. Не каждый способен видеть в алмазе будущий бриллиант. Наш теледебют состоялся в Madison Square Garden, в Нью-Йорке, где мы были гостями конкурса Мисс Черная Америка, а потом мы попали в прайм-тайм субботнего вечера на канале АВС в программе «The Hollywood Palace Show», хозяйкой шоу была Дайана Росс.
В газетах появились статьи с заголовками «Джексон 5 — новая группа Дайаны Росс». В журнале «Варьете» этому событию был отведен целый разворот, где было написано: «Открытие Дайаны Росс… их новый сингл станет сенсацией». Позднее в прессе напечатают фотографии с этого шоу с Дайаной, которая помогает Майклу нанести на лицо мейкап и настраивает ему микрофон (эти фото можно посмотреть здесь - прим. перев.). Расчет был на то, что публика примет нас как ее любимчиков и младших коллег: она была королевой, ее обожали, и мистер Горди хотел, чтобы отблеск ее славы упал на нас. Скажем, если бы Майкл Джордан представил нового игрока баскетбольной команды, каждый бы обратил на него внимание. Вот почему наша рекламная кампания развернулась под лозунгом «Дайана Росс представляет Джексон 5».
Это и стало названием нашего дебютного альбома. Дайана была самой яркой звездой Мотаун, она нравилась нам, мы толклись у нее дома, и она вот-вот должна была начать сольную карьеру — это было попадание «в яблочко». Когда шоу вышло в эфир, мы знали, что Мама обязательно будет смотреть его вместе с Рэнди, Ла Тойей, Дженет и еще с теми, кто смог поместиться в нашей гостиной в Гэри. Потом она рассказывала нам, как она не дышала две минуты и сорок четыре секунды, слезы текли по ее лицу. Представляя нас в тот вечер, Дайана дважды назвала нас «Майкл Джексон и Джексон 5», это взбесило Джозефа, так как все мы были «Джексон 5» и никто из нас не был сам по себе, но нам было все равно. С самых первых наших клубных концертов промоутеры часто объявляли нас как «Джексон 5 и Джонни Джексон», так было написано на переднем пластике барабана Джонни. Поэтому мы вообще не обратили внимания на то, что Майкла отделили от группы. В конце нашего выступления Дайана поднялась в глазах Джозефа, когда выйдя на сцену, чтобы поаплодировать вместе со зрителями, она сказала: «Вау! Это были Джексон 5, леди и джентльмены!».
В тот день мы впервые встретили великого Сэмми Дэвиса-младшего. Когда Сэмми увидел, что вытворяет на сцене Майкл, он назвал его «лилипутом». Со стороны казалось не слишком уважительным, но легендарный артист говорил это, наоборот, с восхищением. Когда он видел Майкла — как тот двигается, с каким чувством он поет — он не мог устоять на месте, он топал ногами: «Ребенок в его возрасте не может быть таким!».
Майкл мог бесконечно смотреть выступления Сэмми Дэвиса, он следил за каждым его движением, потому что Сэмми был универсальным исполнителем — песни, танец, музыка, комедия, театр — а еще он был первым черным ковбоем на телевидении. Майкл мог бесконечно говорить про выступления Сэмми в Вегасе. «Мы тоже должны там выступать! Это место, где должен выступать каждый настоящий артист!» — восклицал он. «Сэмми делает это, и мы должны к этому стремиться — приехать и отыграть им такое шоу, которое они не забудут никогда в жизни!» Вот почему Майкл стал тем, кем он стал — потому что он учился у лучших. Он был окружен гениями, и он брал с них пример. У каждого он брал какие-то элементы, чтобы смешивать их в собственном горшке и создавать нечто еще более великое.
Мы счастливо пережили еще одно живое выступление на ТВ-шоу Эда Салливана. Прямо перед эфиром мы стояли рядом с ведущим, он курил, делая одну быструю затяжку за другой. Что это? Нервы? Я с удивлением уставился на него. «Вы так делаете каждый раз перед выходом на сцену?» — спросил я. Он бросил окурок на пол, растоптал его как муху и затер ногой: «Да, делаю!» Потом он надел на лицо улыбку и вышел на сцену, чтобы начать шоу.
С этим шоу связано еще одно воспоминание: костюм Майкла в тот день состоял из широкополой розовой шляпы, синего жилета и коричневой полосатой рубашки. Этот имидж сохранился за ним на многие годы, но чего люди так никогда и не увидели — это панику, связанную с этим костюмом. Мы прибыли в студию на телевидение, а как раз в тот период у Майкла обнаружилась страстная любовь к шляпам, он перенял это от нашего барабанщика Джонни. Постепенно шляпы стали частью имиджа всей нашей группы, но особенно это касается Джеки, Марлона и Майкла. Проблема была в том, что на шоу Эда Салливана мы приехали, забыв наши шляпы. Бедная Сюзанн де Пасс, ей пришлось бежать и хватать все подряд, что она смогла найти в магазине на Гринвич-Виллидж. Кроме розовой шляпы на Майкла ничего не было. Майкл посмотрел на себя — розово-синего-коричневого — в зеркало и сказал: «Да, мне нравится!» Он никогда не боялся появиться перед толпой в чем-то необычном.
Пять братьев, Джозеф, его брат Лоуренс и Джек Ричардсон были в составе встречающей делегации в Лос-анджелесском аэропорту для Мамы, Ла Тойи, Рэнди и Дженет. Почти три месяца прошло с тех пор, как мы покинули Гэри. Когда Мама вышла из терминала к встречающим, все произошло точно как в детстве, когда она возвращалась домой с пакетиками арахиса для нас. Мы бросились ее обнимать. Нам не терпелось показать ей наш новый дом: целых три этажа, отдельный двор с дорожкой, которая извиваясь, вела от ворот к парадному крыльцу, площадка почти на 15 футов выше дороги. Ниже нас был Бульвар Сансет, выше нас были разные дома, стоящие на холме. Но главное, этот дом был в 10 раз больше, чем наш дом на Джексон-стрит, 2300.
Мы вспомнили про кирпичи на заднем дворе. «Я же вам говорил, что сделаю так, что у нас будет большой дом, разве нет?» — сказал Джозеф.
В доме на Квинз-Роуд было положено начало нашей коллекции диких и экзотических животных. Майкл приобрел несколько ручных крыс, через девять лет после того, как он был наказан за кормление белой крысы за холодильником в Гэри, ему удалось вымолить разрешение у родителей. Затем Хейзел Горди, зная, что я люблю рептилий, принесла мне на 16-летие деревянный ящик с боа-констриктором, которого мы назвали Рози — случайным или намеренным было это совпадение с именем стриптизера, которого мы когда-то увидели в клубе? Честно говоря, уже не помню…
Майклу нравилось устраивать крысиные бега. Он сажал крысу себе на плечо, а затем позволял ей бегать через свои руки, шею и голову. Его домашние любимцы успокаивали и утешали его. В 1972 году он спел песню под названием «Ben» из одноименного фильма, которая была номинирована на Оскар — это история об одиноком мальчике, чьим лучшим другом была его домашняя крыса, Бен. Майкл не очень хорошо умел отделять искусство от реальной жизни, поэтому вскоре наш дом был заполнен крысами. Тайком от всех Майкл начал ловить диких крыс, которые водились в округе, и клетка, в которой раньше сидело два или три грызуна, быстро превратилась в целую колонию: восемь или девять крыс бегали по всему дому, грызли нашу обувь и прятались в нашей одежде. Мама была в ярости, она сказала, чтобы он прекратил приносить их или он лишится всех сразу.
В конце концов, мы начали скармливать крыс Рози. Мы решили, что ей нужно расти, а Майкл должен контролировать популяцию своих крыс. Кроме того, это продолжало естественную пищевую цепочку. «Мы готовы, сейчас мы будем кормить ими Рози!» — крикнул Майкл и с бешено колотящимся сердцем начал поднимался вверх по лестнице, чтобы посмотреть на это великое событие. Мы открыли переднюю дверцу аквариума и позволили крысе соскользнуть с руки внутрь, а потом отвернулись и сидели, кусая свои кулаки, едва ли способные наблюдать за первым банкетом Рози. «Бедная крыса», — вздохнул Майкл. С этого дня мы кормили удава крысами, пока они все не скормились.
Мы не рассказывали нашим соседям о том, каких животных мы держим — не хотели, чтобы это обсуждалось. Нам и так было достаточно жалоб на шум, который мы устраивали во время репетиций. В конце концов стало невмоготу, и Мотаун решил переселить нас в другой арендованный дом на севере Беверли Хиллз, на Бомон Драйв. Это был 12-комнатный одноэтажный дом на курьих ножках — нам приходилось проезжать под сваями, чтобы заехать во внутренний двор. Но мне там нравилось, потому что актер Джеймс Когни был нашим соседом. По моим представлениям это означало, что мы действительно попали в Голливуд.
Затем наша жизнь в Лос-Анджелесе зациклилась между школой, студией, сном, школой, студией, сном… Мы продолжали работать над новыми песнями для нашего дебютного альбома «Diana Ross presents The Jackson 5».
У нас были хорошие перспективы, потому что наш первый сингл взлетел на вершины чартов. «I Want You Back» стал синглом «номер один» не только в категории R&B, но и в Биллборд Хот-100. В Америке пластинка продалась тиражом два миллиона копий за шесть недель, затем волна прокатилась по Британии и остальной Европе, Австралии, Новой Зеландии, Японии и Израилю. В феврале 1970 мы выпустили второй сингл, и «АВС» тоже стала номером первым, два миллиона копий продалось уже за три недели. Через три месяца «The Love You Save» завершила наш хетт-трик из первых номеров. Продано еще два миллиона копий — и все три «сорокапятки» продолжают продаваться. Предсказание мистера Горди сбылось: три сингла один за другим, ставшие первыми номерами. Мы не могли бы чувствовать себя более счастливыми. Теперь Мотаун был готов отправить нас в тур по Америке — а дальше, как и предупреждал нас мистер Горди, началось настоящее безумие.
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 7 Джексономания
Начиналось все, будто землетрясение небольшого масштаба: мы почувствовали, как под ногами трясется сцена. Должно быть, к тому моменту мы исполнили песен пять из пятнадцати, заявленных на сет-листе. Первый официальный концерт, организованный Мотаун, на арене Spectrum в Филадельфии и что-то идет не так. ЧТО ЭТО БЫЛО? ТЫ ПОНЯЛ? Майкл продолжал петь. Со своего места я видел его со спины, он танцевал, щелкал пальцами, вертелся на краю сцены. Перед ним, почти на расстоянии вытянутой руки, масса людей билась в истерике, зрители рыдали, рвали на себе волосы, подростки, дети помладше возрастом, ревели, протягивая к нам сотни рук.
Часть зрителей из шестнадцатитысячной толпы сорвалась с мест, люди толпились в проходах, давили друг друга, стремясь получить все, что можно, за уплаченные пять долларов и пядьдесят центов. Мы почувствовали недоброе. Майкл все еще поет. Замечаю его взгляд, мы встречаемся глазами. Сцена под нами заходила ходуном, начали дрожать опоры.
Я услышал, как свалился усилитель, как с грохотом упали тарелки Джонни. Стойки пяти микрофонов начали раскачиваться из стороны в сторону.
Мы все себе представляли совсем по-другому. Быстрый взгляд за кулисы: Джозеф, Сюзанн де Пасс и Билл Брей, наш новый секьюрити, отчаянно машут нам руками («ВАЛИТЕ СО СЦЕНЫ! ВАЛИТЕ СО СЦЕНЫ!»), выбегает пожарный инспектор («ВЫРУБАЙ! ВЫРУБАЙ!»).
Когда зажегся свет, наступило настоящее веселье – фанаты поняли, что концерт сейчас прервется, и истерика в зале достигла апогея. Я резво снял с плеча инструмент, бросил его, и все пятеро ринулись бежать. «БЕГОМ! ВПЕРЕД! ВПЕРЕД!».
Майкл и Марлон неслись впереди, они всегда бегали быстрее всех. Кто-то указывал нам путь, пока мы перескакивали через ступеньки, летели по коридорам, пытаясь пробраться сначала к рабочей площадке, а потом и к ee нижней части. Стало понятно, что фанаты уже прорвались к сцене, и за нами идет погоня. «БЫСТРЕЕ! БЫСТРЕЕ! НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ!».
Слышно, как рев толпы нарастает подобно волне, сметающей все на своем пути, люди бегут по коридорам. Ограждений тогда еще не ставили, да и серьезной охраны вроде не требовалось. Так нам казалось.... Зря.
Добравшись до погрузочно-разгрузочных помещений, мы несемся вверх по рампе, которая пролагает нам путь к месту, где уже стоит лимузин, с заведенным мотором и открытыми дверями. Девушки нас окружают, но мы ускользаем, успев в последнюю минуту залететь в машину, захлопнуть за собой дверь и свалиться гурьбой на пол. Теперь мы в относительной безопасности, можем свободнее вздохнуть и устроиться поудобнее на кожаных сидениях автомобиля. Окна затемнены, мы дрожим, немного напуганы, но настроение приподнятое.
«Все живы?» - спрашивает Билл Брей, поворачиваясь к нам с переднего сидения. Дааа, мы в порядке. Лимузин медленно ползет дальше, поклонники бегут рядом, некоторые из них бросаются на капот, другие барабанят по окнам, умоляя нас не уезжать. Где-то по пути от сцены до выезда с арены та особая энергия, связь, которая существовала между группой и фанатами, исчезает. Майкл дает оценку произошедшему: «свели с ума». «Мы же свели их с ума, да?, - говорит он и, одновременно с этим, сетует на то, что песню ему окончить так и не удалось.
Наконец, когда нам удается выехать из окружающего машину плотного кольца фанатов, Майкл решает посмотреть в заднее окно. Ну что, ребята, все еще сомневаетесь в том, что популярны? «БИЛЛ! ОНИ БЕГУТ! ОНИ ВСЕ ЕЩЕ БЕГУТ ЗА НАМИ!» - кричит Майкл. Несколько девушек преследуют автомобиль, будто бы от этого зависит вся их жизнь. «Да ты посмотри на эту девчонку!» - говорит кто-то из нас, группа удаляется, исчезает из поля зрения. «Ты глянь, - хихикает Майкл. - Нет, ты только ПОСМОТРИ, как у нее сиськи трясутся!». И мы поддакиваем ему по пути назад в отель, посмеиваясь и вдыхая воздух свободы.
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 7 (продолжение)
Ничто не могло подготовить нас к тому, что будет называться «джексономанией». Да, мы имели представление о рекордных продажах, о позициях в чартах, знали и о газетных статьях, о тоннах писем, как и о том, что стали первой детской группой, которой удалось продать более миллиона записей. Но «пощупать», осознать все не получалось.
Дни в Мотаун были заполнены работой, все время мы проводили в студии, записываясь, и, по сути, «прячась» за закрытыми дверьми звукозаписывающей компании. Домой возращались поздно, сонные и уставшие, а в телевизионных студиях срывали лишь редкие аплодисменты. Не чувствовали особых перемен. Да, в средней школе Bancroft, которую посещали трое из нас – Ла Тойя, я и Марлон – дети подходили, просили автографы, и все хотели с нами дружить. Джеки и Тито учились в старших классах школы Fairfax, Майкл все еще ходил в начальную школу Gardner. Внезапно нас начали называть «популярными ребятами» из Индианы, а повышенное внимание стало одной из темой для шуток в семье. Майкл дружил с сыном мистера Горди, Керри. Мотаун воплотил нашу мечту в реальность – на сцене. «Ребята, привыкайте! – сказал мистер Горди. – Я предупреждал, будет ад кромешный!».
Такого рода сумасшедствие продолжалось и в Cow Palace в Сан-Франциско и на форуме Inglewood в Лос-Анжелесе, где произошли два значительных события: мы установили новый рекорд по количеству зрителей, когда-либо присутствовавших на мероприятии развлекательного характера (18,675 человек) и стали причиной «почти массовых беспорядков» среди фанатов, как будет указано в газетах. Хаос сопровождал нас повсюду. Кто-то из команды заметил: « Покупая ваши пластинки, (поклонники) считают, что, если они вас любят, если им принадлежит ваша музыка, то и вы сами принадлежите им, поэтому каждый раз, каждое ваше выступление вызывает соответствующий всплеск эмоций».
Начало новой жизни казалось необычным, потому что звездами мы себя не считали. Мы все еще были просто братьями из Индианы. Смотрели на девочек перед собой и не понимали: «Да что с вами такое? Вы чего так ревете? Что с вами творится?».
Мы же знакомились со своими идолами – со Смоки Робинсоном, с Джеки Уилсоном – и не теряли головы. Поймите меня правильно, освоились со временем, потому что то, что происходит постоянно, к такому привыкаешь. То, что сначала так шокировало, превратилось в реальность, в которой живешь и работаешь. Была ли это «слава», которой мы ранее не видели или все-таки обожествление кумиров? Успех и первые места – вот на что мы были нацелены. От стремительных перемен кружилась голова.
Среди зрителей на форуме присутствовали и Мама с Папой Сэмюэлем. На руках у Мамы дремала четырехлетняя Джанет, наверное, единственный человек за всю историю Jackson 5, кто может уверенно заявить, что проспал весь концерт.
Мама не верила своим глазам. «Я понимала только одно: мои детки бегут, спасаясь от преследования, конечно, я беспокоилась». Как-то к нам в Кентукки приехала Риби и долго наблюдала за фанатами. «Как же можно слушать музыку, если шум стоит такой?» - спросила она.
Даже Джозеф был озадачен. «В последний раз я видел, как люди теряют сознание и так вопят в баптистской церкви, пацаном еще», - пошутил он. Отец не оспаривал массовое признание и успех его сыновей.
От штата к штату сумасшедствие нарастало, как, впрочем, и рекордные продажи пластинок. Благодаря четвертому синглу, «I’ll Be There», который возглавил чарты, мы стали первой группой с четырьмя треками под номером один. В первый же год продать десять миллионов синглов по всему миру? Не верилось тогда, не верится и сейчас. К четвертому концерту в Boston Gardens в Бостоне студия предприняла дополнительные меры безопасности и обеспечила нам полицейскую охрану на концерте и сопровождение на дорогах. Организаторы обязаны были создать все условия для нормальной работы: полиция находилась по обе стороны сцены, а также перед нами. В перерывах между саунд-чеками мы разрабатывали «план побега », гоняясь друг за другом по коридорам, казалось, мы будто разучивали обычные элементы хореографии. Администраторы посоветовали мне никогда не бросать инструмент, и мы (я с Тито) следовали инструкциям, учились спасаться бегством, прижимая гитары к себе. Довели умение заскакивать в лимузин до искусства. Договорились между собой: «Каждый сам за себя. Друг друга не ждем, вперед, к машине». В конце концов мы научились преодолевать расстояние от сцены до лимузина (когда представление было окончено или если оно было прервано) за тридцать секунд.
Перед началом концерта мы с братьями переживаем особые минуты: собираемся вместе, рука в руке, клянемся выйти и «порвать всех». Концертная площадка погружается в темноту, на что толпа реагирует мгновенным ревом. Мы занимаем свои места у микрофонов, стоим, опустив головы, впитываем энергию многотысячного зала. Все чувствуем, но ничего не видим. Вступает Джонни с драм-битом «Stand!». Вслед за ним – Ронни на клавишных. Врубается освещение, и начинается волшебство.
Наблюдать за фанатами со сцены было чем-то невероятным. В худшем случае, если случалось находиться прямо перед ними, вариантов оставалось немного: бежать или оказаться сбитым с ног. Майкл, со своего места впереди, сравнивал такого рода ситуации с оптической иллюзией: «стены рушатся и всех закручивает, будто в воронку». Мы видели, как девушки дрались друг с другом за возможность вскарабкаться на сцену, чтобы оказаться как можно ближе к нам. Они рыдали. Они падали без сознания. Их выносили с концертов на носилках.
Одного Майкл не мог понять - зачем эти девочки снимали с себя лифчики и трусики и бросались ими в нас. «Фу! Почему они так себя ведут?» - говорил он. Вероятно, жесты подобного рода напоминали ему истории с Рози, стриптизершей из ночного клуба. В отличие от брата, мы ничего не имели против, а я даже потерял счет представлениям, на которых нижнее белье оказывалось на грифе моей гитары. Бывало, девушкам все же удавалось добраться до сцены, и их не всегда сдерживали полицейские. Поклонницы могли появиться внезапно, прямо посередине песни, хватали нас или бросались на шеи, и мы уже этому не удивлялись.
Иногда приходилось и уходить с площадок. В особенности припоминается мне Детройт и наш промоутер И. Родни Джонс, который был вынужден сам подойти к микрофону и объявить: «Jackson 5 продолжат выступление только, если вы сядете на свои места... Вернитесь на свои места, в ином случае, концерт будет прерван из соображений безопасности», - предупредил он. Но все было бесполезно – после трех тщетных попыток образумить зал, зажглись лампы осветительных приборов, и выбежал пожарный инспектор. «ПРЕКРАЩАЕМ! ПРЕКРАЩАЕМ!».
Мы даже шутили: в большинстве городов инспектора гарантированно появлялись на сцене «в роли статиста».
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 7 (продолжение № 2)
По иронии судьбы «план побега» приходилось претворять в жизнь каждый раз в конце очередного выступления, потому что фанаты сбегали с концертов раньше и толпились у выходов, окружая нашу машину. Представьте, что вы будто продираетесь сквозь гигантский розовый куст... В автомобиле же всегда было темно – люди обступали так плотно, что не видно было дневного света. Как только мы трогались с места, наступало облегчение. Однажды мы попытались успокоить фанатов, опустив стекло и протянув им листок с автографом, как десять рук тут же выхватили его и разорвали на мелкие кусочки. «Никогда так больше не делайте! Никогда! Вам же руки оторвут!» - воскликнул Билл Брей.
Казалось, он не понимал того, что опыта у нас уже было предостаточно: проходить через подобное приходилось не раз, в аэропортах, на концертах, люди тянули нас за руки, за волосы, царапали лица, шеи. Каждый выработал свою схему поведения: я преодолевал раcстояние прыжками, чтобы хватало времени ускользнуть, Майкл же опускался почти на колени, закрывал лицо и старался прошмыгнуть быстро, как маленький заведенный моторчик.
В отелях мы долго сравнивали раны, полученные в «боях» - царапины, ушибы, порезы, порванные майки превращались в своего рода памятные сувениры из разных городов и мест. Мы осознавали, что никто из фанатов не хотел причинить нам боль, но адреналин зашкаливал, и, чтобы успокоиться, принимались за обсуждение девушек.
Майкл: «Как она на меня налетела, а? Я же ее не видел, откуда она появилась?». Тито: «Я подумал, черт, пора ему сматываться». Майкл: «А что делала, видел? Поцелуй меня, поцелуй меня – будто приклеилась!». Я: «Ага, потом повисла, чтобы нелегко было стащить». Я кривлялся, изображая девушку, и мы умирали от смеха.
Администрация, чьей вечной заботой было наше благополучие, разработала выход из сложившейся ситуации: они решили использовать лимузин в роли «прикрытия». Пока поклонники преследовали пустую машину, мы пытались уместиться в Фольксвагене, в фургоне, который не был рассчитал на семерых мальчишек и на двоих мужчин, Джозефа и Билла Брея. Выбора у нас не было, как и времени - друг на друге, практически целуя крышу, мы теснились в автомобиле, но путь был открыт, а тогда это для нас имело большое значение.
Думаете, мы их перехитрили? Вместо того, чтобы создавать хаос возле концертных площадок, фанаты решили атаковать аэропорты. Началось все в Детройте в 1971-ом году. Приземлившись, (самолет заезжал на полосу), мы как раз собирали свои вещи, когда услышали крик Джеки: «ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ!» В те далекие дни аэропорт охранялся достаточно тщательно, но фанаты прорвались сквозь ограждения и неслись по направлению к самолету. Еле-еле дождавшись трапа, мы в последнюю минуту выскочили из открытой двери, влетели в лимузин и ускользнули от погони. Кто-то из фанатов поджидал нас в машинах у аэропортов, некторые успевали пробраться в отель под видом гостей, прятались в кустах, следовали за нами на саунд-чеки, появлялись в магазинах и снова, и снова, везде создавая хаос и сумятицу. В случаях, когда на пути у них оказывались препятствия в виде полок или столов, они просто их сметали, пока мы в спешке уносили ноги.
Однажды с нами произошло приключение, которое я буду помнить всегда. В тот день мы загорелись желанием посетить футбольный матч, который проходил в Coliseum, в Лос-Анжелесе, людей собралось, тысяч пятьдесят, наверное. Нам удалось смешаться с толпой. Джеки был на седьмом небе от счастья, играли команды университетов: Grambling против Cal State Fullerton Classic. Казалось, вот оно, можно успокоиться и отдохнуть как следует... Пока диктор не решил приоткрыть завесу тайны: а) на стадионе присутствуют Jackson 5; б) ... И сидят они вон там! Мы переглянулись, потом посмотрели на толпу, которая поднялась с мест и разом повернулась к нам... Следующие действия? О них можно было прочесть в Los Angeles Sentinel: «Участникам группы Jackson 5 пришлось, в буквальном смысле, спасаться бегством после того, как на весь стадион было объявлено, что они находятся среди зрителей».
Самой чумовой штукой в тот период для нас оказывался очередной звонок домой Маме, которая делилась с нами новостями о дежуривших у дома поклонниках. - С тобой все в порядке? - спрашивали мы. - О, да, - отвечала она. – Я только что пригласила их в дом и напоила. - Зачем, Мама? - Ну, не могла же я оставить их на улице, это невежливо.
Джанет рассказывала истории о девушках, которые засиживались, порой, часов до одиннадцати вечера у нас на кухне, потому что Мама не могла заставить себя попросить их уйти, ведь это «так грубо». В совершенно отличный век «славы и селебрити» нам было нелегко привыкнуть к новому статусу.
Тогда погоня за нами велась не папарацци с фотоаппаратами, а фанатами, которые следовали за нами повсюду. Мнение, что такой прессинг доводил Майкла до слез - ошибочно, каждый из нас переживал иногда нелегкие времена, но все мы обожали внимание и нуждались в нем постоянно: так мы убеждались в правильности выбранного нами пути, так мы понимали, что любимы. Майкл переживал из-за сорванных концертов, из-за неоконченных песен, но понимал, что такого рода сумасшедствие является частью сделки и принимал правила игры. «Поклонники скупают пластики, и они же приходят на концерты. Мы там, где мы есть сейчас – благодаря им, они являются причиной всему, а не Джозеф или Мотаун» - говорил он.
Майкл всегда безмерно уважал своих фанатов, они для него были почти второй семьей, как и для всех нас. В те времена артисты шли навстречу своим поклонникам, были открыты к общению, и у нас сложились особые и уникальные отношения с ними. Майкл относился к людям, обожавшим его, как к своим «друзьям на расстоянии», всегда искренне переживал за них и любил.
Конечно, иногда появлялся кто-то, кто вел себя достаточно необычно, так что такого рода происшествия случались и раньше, еще до времен «Билли Джин».
После представления и «побега» мы включали телевидение в отелях и с нетерпением ждали новостных репортажей. Так странно было смотреть на самих себя со стороны, как и на то безумие, которое нас окружало. Майкл же наблюдал только за «Майклом», изучая себя так, как он изучал Джеймса Брауна или Сэмми Дэвиса-младшего. В такие моменты он застывал, пристально разглядывая картинку, оценивал свое поведение, комментировал, осуждая себя за промахи, известные одному лишь ему. Он просто не осознавал, насколько был хорош.
Люди сходят с ума по Майклу, как по мегазвезде восьмидесятых, но и за десятилетие до того, в нем было все, что надо. Поверьте человеку, который был возле него всегда, в течение всех выступлений: еще мальчишкой он будоражил слушателя и доводил публику до неистовства. Над зрителями властвовала его харизма, подача и чистый вокал, что только подтверждалось поведением не двенадцатилетнего мальчика, а лидера группы. «Ну что, ребят, ГОТОВЫ?» - спрашивал он, обращаясь к нам, а когда дела шли хорошо, выкрикивал: «То, что надо!», позаимствовав фразочку у Марвина Гэя, и зрители бурно реагировали аплодисментами. «ТООООООО, ЧТО НААААДООО!» - восклицал он еще громче, и публика безумствовала.
Брату вторил Джеки, подстегивая слушателей, он вступал с горяченьким: «Хотите еще? ХОТИТЕ ЕЩЕ?» Нелегко сейчас описать ту эйфорию от выступлений. Представьте себе Кларка Кента, превращающегося в Супермена, будто каждый город, встречающийся на твоем пути, верит в тебя. Думаю, схожие эмоции.
На различных интервью журналисты постоянно интересовались Майклом и его ярко выраженным, не по годам, талантом. В своем стремлении выудить из него побольше увлекательных и интересных подробностей, они соревновались друг с другом, стараясь задавать вопросы, потрясающие своей неоригинальностью: «Майкл, а как у тебя так выходит? Расскажи, как ты всему научился?».
Майкл обычно отгораживался, защищался, используя находящиеся под рукой журналы, перелистывал их. Приемчикам подобного рода его научили в Мотаун: переспрашивать, выигрывать время на обдумывание. «Как это у меня выходит?». «Да... Всем же интересно». Следовал великолепный ответ: «Ну, в основном, я просто выкладываюсь на сцене, не обдумываю, просто выступаю».
После представлений мы возвращались в отели, но засыпали с трудом. Возможности выпустить пар, пробежавшись, например, по ближайшему парку, у нас не было, потому что фанаты не только осаждали гостиницы и устраивали засады, они еще и умудрялись каким-то образом разыскивать Билла Брея, ведь «найдете Билла – найдете и Jackson 5». Он всегда сидел на своем стуле в коридоре либо в комнате напротив, смотрел телевизионные передачи. Билл занимался, по его собственным словам, тем, что «отлавливал девиц», но и за нами «следил», чтобы и мы инициативы не проявляли.
Однажды, думаю, в Чикаго, девушки появились как раз вовремя – наш блюститель порядка отошел в уборную. Мы (я, Марлон и Майкл) только что заказали еду в номер и услышали весьма настойчивый стук в дверь. Билл никогда не стучал. «Открывайте, болваны», - обычно говорил он.
Мы приникли к «глазку» и увидели трех девушек, которые пытались вести себя тихо, еле сдерживаясь от нахлынувших на них эмоций. Тишину нарушил Майкл. «Кто там?» - спросил брат. Отчаянные вопли девиц заставили нас прижаться к двери, ногами упираясь в пол, в стремлении предотвратить возможное вторжение. «МАЙКЛ! МАЙКЛ! Пожалуйста... Хоть на минуточку, ну впустите нас...».
Понимаю, что звучит странно, но, поверьте, когда видишь толпу девушек, сметающую все на своем пути, перестаешь задаваться вопросом, кто же на самом деле является «слабым полом». Вынужденное заточение (ведь фанаты преследовали нас повсюду) приводило к тому, что семеро мальчишек проводили достаточно времени в четырех стенах. Энергия требовала выхода, и мы развлекались, конечно, под присмотром Билла, бегая наперегонки по коридорам или устраивали бои подушками. Прыгали на матрасах как на батуте. Надо сказать, достаточно их перепортили.
В центре такого безумия в роли главного шутника выступал Майкл. Запасы особого порошка, от которого чесалось все тело, подушки, издающие неприличные звуки, воздушные шары, наполненные водой, «баллончики-вонючки» – у него было все. Развлекались мы, подкидывая «вонючки» в лифт, кидали на головы незнакомцам шары с водой, а пакеты со льдом поджидали наших гостей – Сюзанн де Пасс, Билла Брея, Джека Ричардсона и даже представителя Мотаун по связам с общественностью Боба Джонса. Сюзанн всегда подозревала нас в нехорошем, а Боб каждый раз попадался на удочку.
Тяжелее всего приходилось, вероятно, Джеки, которому тогда было двадцать, и семнадцатилетнему Тито. Они знали, что администраторы, а некоторые их них были почти их ровесниками, отдыхали в ночных клубах, они же были вынуждены сидеть под замком. Джеки смотрел спортивные передачи, а Тито занимался сборкой моделей самолетов и кораблей.
Думаю, что Биллу Брею становилось нас жаль, он видел, как мы напряженно работали, репетировали, сколько нагрузок переносили, часто без возможности нормально отдохнуть. Мы отыграли пятнадцать концертов в 1970-том году, в первом национальном туре в 1971-ом – сорок шесть, а ведь еще снимались в телевизонных шоу, давали интервью, появлялись на различных мероприятиях. Билл, бывший сыщик, которого нанял нам Мотаун, был фигурой почти отеческой. Коренастый и светлокожий, с бородой с проседью, немного туговатый на ухо (приходилось кричать), наш вечный спутник часто становился объектом розыгрышей. Однажды, пока он спал, Майкл связал шнурки его ботинок, сбежал с места преступления и заголосил вместе с остальными: «БИЛЛ! БИЛЛ! НА ПОМОЩЬ!» Тот вскочил и тут же повалился на пол.
Мы прозвали его «дядькой из хибарки», уважали и относились к нему по-особому. Он же иногда великодушно прощал нам небольшие шалости. Например, в коридорах гостиниц всегда стояли автоматы с чипсами, колой или печеньем, и мы тайком пробирались мимо «пропускного пункта» по ночам. «Эй, дурень, я тебя вижу!» - слышен рев нашего стража. «Билл, - часто говорил я. – Ну я же только перекусить!» «Так, а теперь – быстро в постель, пока Джозеф не вернулся», - отвечал он.
Майкл изучал музыку сердцем и разумом. С момента переезда в наше новое пристанище на Боумон Драйв он начал работать над композиционной составляющей процесса. Подобно ученому, штудирующему материалы по строению ДНК, Майкл исследовал структуру песен. Мы включали радиоприемник и внимательно вслушивались в партии различных инструментов, в ту палитру красок, которая передавалась с помощью звуков. «Музыку не только надо слышать, ее необходимо и видеть», - говорил он. Звучит рояль, переливается, представляй водопад. Английский рожок? Ведь это рассвет или закат солнца. Слышишь виолончель – думай о загадочных историях или о грусти. Поймешь песню – увидишь и то, что скрывается за ней.
Среди множества любимых классических произведений Майкл выделял «The Nutcracker Suite» Чайковского (сюита из балета «Щелкунчик» - прим. перевод.). Он наслаждался переходами от плавного (струнные) к резкому звуку, иногда быстрому, затем снова спадающему на «нет». Такая структура – A-B-A- (cложная трехчастная форма – прим. перевод.) постоянно подвергалась нашему строгому анализу. Находясь под влиянием разборов сочинений великих мастеров, он сумел блистательно объединить мелодии и великолепные тексты с битом, который придал его творениям уникальность, выраженную в стиле популярной музыки.
В следущий раз, при прослушивании, например, «Heartbreak Hotel» или «Dirty Diana», «приглядитесь» повнимательнее, и вы услышите то, что слышал он: инструментовку, раскрывающую все грани повествования. Прислушайтесь к виолончели в этих произведениях (задает определенный тон), к первоначальной аккордовой последовательности в «Thriller» (тревога, беспокойство). Закройте глаза и прочувствуйте всю гамму эмоций, переживайте эти минуты вместе с Майклом, ведь именно так он себе это представлял.
Так как мы с братом исполняли партии соло поочередно, спальня в гостиницах была у нас общая, одна на двоих. Теперь можно было позволить себе роскошь: отдых на отдельной кровати - какая разница по сравнению с недавним прошлым, когда мы еле-еле помещались на двухъярусной впятером. Иногда к нам присоединялся Марлон, но чаще всего он оставался в комнате с Тито. Совместные апартаменты делили между собой и Джонни с Ронни, Джеки же был на особом положении – жил один. Отдельное проживание не препятствовало нашему общению – мы все еще чувствовали себя одной командой. Возможно, Джозеф хотел контролировать Майкла (что последнему совсем не нравилось), потому что тот был главным шутником, а меня – потому что как раз начал просыпаться интерес к девушкам. Да уж, Мотаун назначил меня «Романтиком», таково было мое амплуа!
Майкл терпеть не мог, когда отец входил к нам через смежную дверь, что могло случиться в любой момент. Не имея возможности свободно пройтись по улице, он и взаперти чувствовал себя под постоянным надзором. Если мы смеялись после одиннадцати вечера, раздавался стук – Джозеф барабанил по стене. «ЭЙ, ВЫ ДВОЕ! СПАТЬ, БЫСТРО!» Майкл закатывал глаза. «ЕСЛИ ПОТЕРЯЕТЕ ГОЛОС, НЕ СМОЖЕТЕ ВЫСТУПАТЬ, А ЕСЛИ НЕ СМОЖЕТЕ ВЫСТУПАТЬ...» Можно было не продолжать, мы все понимали. «Ястреб» никогда не промахивался.
Майкл был еще тем сорванцом. Если раздавался голос Джозефа за стенкой, он тут же бежал за стаканом, прикладывал его к стене и принимался за дело: подслушивал. Когда нас просили выйти за дверь на собраниях в Мотаун, он вел себя точно также, в особенности, если звучало его имя. Брат всюду совал свой нос, любопытный мальчишка, в этом смысле он напоминал мать отца, Бабушку Кристал. Он мечтал о чудесном приспособлении, которое позволило бы слышать разговоры на расстоянии. «Ты представляешь, как круто было бы?», - говорил он. – Тогда точно узнали бы, что за планы в голове у Джозефа!» Гораздо позднее место отца заняли адвокаты и представители студий звукозаписи.
Майклу было интересно, что о нем говорят поклонники. Во многих городах мы выключали свет, приникали к окнам и наблюдали за машинами, на которых приезжали фанаты. Они выкрикивали наши имена, жали на клаксоны, мигали фарами автомобилей – временами суета под окнами напоминала нам кинотеатр под открытым небом. Мы сидели тихо, рассматривая людей – точно также мы смотрели из нашего окна на Джексон-стрит, 2300. Да, мы изменились, мечты осуществлялись, но «они и мы» так и остались прежними. На нас смотрели также, как и мы когда-то, а трава иногда казалась одинаково зеленой по обе стороны стены. Майклу особенно.
Точно можно было говорить об одном: вряд ли те самые ребята, с которыми мы себя сравнивали, просыпались по утрам и встречались взглядами с симпатичными горничными, хихикавшими у их кроватей.... Девушки улыбались и фотографировали нас, а Джозеф стоял рядом, хохотал и, видимо, совсем этому не препятствовал. Отец был ранней пташкой, мы же любили поваляться в постели подольше. Сквозь сон мы слышали, как он с кем-то разговаривает: «На мальчишек посмотреть хотите?».
Через пару секунд мы уже оказывались без одеал, в одних пижамах, с помятыми афро – он заходил через смежную дверь. Чудаковатый поступок для человека, настолько заботящегося об имидже, но вот так иногда происходило. Отцу нравилось заставать нас врасплох в самые неподходящие моменты. Когда Майкл старался его перехитрить и запирал дверь, раздавался крик разъяренного Джозефа: «СЕЙЧАС ЖЕ ОТКРЫВАЙ, МАЛЬЧИШКА!».
Он стучал в дверь до тех пор, пока мы не сдавались. Если вместе с отцом появлялись горничные, мы злились, но виду не показывали, мы уважали своего отца. Так уж было заведено.
Обычно мы с Майклом проводили все свободное время вместе, и братские узы крепли с каждым днем. В детстве мы никогда не спорили и не ссорились. Да и с остальными редко возникали проблемы. Выяснять отношения с Майклом или Марлоном не было никакого смысла – они были слишком малы. Чаще всего стычки у меня случались с Тито (когда игры заходили слишком далеко), а заводилой был Джеки. Но командный дух всегда брал верх – друг на друга мы не злились. Майкл тянулся ко мне, а я за ним присматривал. На сцене брат всегда находился справа от меня. В отелях – на соседней кровати. Я беспокоился, если он вдруг исчезал из виду. По вечерам, по пути в разные города или же дома в Лос-Анжелесе, он читал перед сном, обычно «The Jungle Book» ((«Книга джунглей» - прим. перевод.) или «The Guinness Book of World Records» («Книгу рекордов Гинесса» - прим. перевод.). Однажды он сказал, что хочет стать артистом, который продаст наибольшее количество записей. «Я хочу попасть в эту книгу!»
Перед сном мы разговаривали обо всем, что приходило в голову и обсуждали письма поклонниц. В моем случае это были страницы, исписанные романтичными признаниями в любви, наполненные пикантными, страстными историями от девушек преимущественно лет шестнадцати. В случае Майкла - письма от десятилетних поклонниц, в которых они своим детским почерком выводили что-то вроде «ты такая лапочка». Он громко смеялся над предложениями руки и сердца, которые я получал и постоянно дразнил меня. Брат думал, что я воображал себя «таким крутыыыыыыым». Мы даже разыгрывали сценку между песнями. «Дамы, Джермейн думает, что он такоооой крутооой со своей гииитаарой, - начинал Майкл, и зал взрывался. «Но, вы же понимаете, все изменится, - продолжал он, и истерия нарастала. «Потому что мы сейчас все тут поставим на уши! Вот увидите, мы такие же крутые как и Джермейн!» И проигрывалось вступление к «It’s Your Thing».
Предметом споров, пожалуй, единственным между нами, становилось зеркало в ванной комнате. На афро-прически уходило достаточно времени, мы гордились ими будто коронами, укладывали, взбивали волосы, потом приглаживали их. Учились спать в самолетах так, чтобы шевелюра оставалась нетронутой, склонив головы набок. Шеи ныли, но оно того стоило! Майкл проводил перед зеркалом почти столько же времени, сколько и я, и препирательства были неизбежны. Я настаивал на том, что волосы у меня длиннее и справляться с ними нелегко, брат же замечал, что его место на сцене центральное, и что именно его прическа находится в непосредственной близости от девушек, а ведь им так нравится тянуться к его замечательному афро. Мы тщательно следили за своей внешностью – все должно было выглядеть идеально!
На гастролях Майкл любил пользоваться преимуществами роскошной жизни, например, когда настроение было соответствующим, звонил в обслуживание номеров, представлялся чьим-то ребенком и просил доставить в какую-нибудь комнату огромный заказ еды. Но больше всего ему доставляло удовольствие подшучивать над нашими администраторами, представляясь одной из поклонниц. Попадало, в основном, Джеку Нэнсу, нашему менеджеру, и Джеку Ричардсону, водителю и, по совместительству, помощнику. Майкл поднимал трубку и щебетал девичьим голосом: «Я тебя сегодня видела...Ты мне так приглянулся, - шептал он, для верности описывая гардероб нашей «жертвы»». «Конечно, я обожаю Майкла, но ты был сегодня великолепен....».
Я еле мог сдерживаться и часто сбегал в ванную, чтобы вдоволь нахохотаться. Майкл же продолжал с невозмутимым видом: «Как я выгляжу?» Робкий смех. «Ну, я высокая, стройная, симпатичная.... Так мне девочки говорят... Сколько мне лет? Почти шестнадцать». Он мог так мучить собеседника довольно долго, и его никогда не раскрывали. Мы просто позволяли им верить в то, что хотелось. На следующее утро мы следили за Джеком, одним или вторым, который озирался по сторонам с серьезным видом, а Майкл толкал меня локтем: «Вот старые раззврааааатники!».
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 7 (продолжение № 3)
Если и встретился на нашем пути какой-либо город, которого «джексономания» обошла стороной, то это был Мобил, штат Алабама. Мы со своей стороны ждали этой поездки с нетерпением, потому что хотелось побывать на родине Мамы, но теплого приветствия так и не последовало.
Дело было не в фанатах, поклонники реагировали, как и всегда, бурно. Сдержанность чувствовалась на улицах – родители рассказывали нам о печально известных предрассудках, все еще царствовавших на Юге, о том, что черным общинам предстоит еще многое пережить, несмотря на бойкот автобусных линий в Монтгомери в пятидесятых, о борьбе за гражданские права и о насилии со стороны белых лидеров ку-клукс-клана. Мы видели фотографии людей в белых простынях, знали, что они сжигали кресты, но история оставалась для нас всего лишь историей. Пока в январе 1971-го года не произошел один случай.
Разница почувствовалась уже при выезде из аэропорта. Водитель наш был суров и молчалив, чем разительно отличался от привычных болтунов, с которыми мы обычно путешествовали. Прибыв в отель, он отказался выйти и открыть нам дверь, а багаж так и остался лежать в автомобиле – никто из персонала гостиницы не подошел и не помог нам с вещами. Разница была очевидна, а избалованными детьми мы не были: происходило то, что происходило. Подойдя к багажнику, где все еще лежали наши вещи, мы увидели атрибуты знаменитой организации с символами «KKK», явно предназначенные для наших глах. Мы замерли. Так бывает, когда смотришь триллер и узнаешь, что твой водитель и есть тот самый загадочный убийца. Похожее было ощущение. Мы стояли молча, опустив головы.
Такое же отношение чувствовалось и в самой гостинице. «Кажется, номеров для вас у нас нет», - жестко отрезал человек на ресепшене. Сюзанн де Пасс, или кто-то другой из команды, долго спорила с ним, заверяя, что комнаты были забронированы задолго до нашего приезда, что прибывший коллектив называется Jackson 5, и что, должно быть, произошла какая-то ошибка.
«Никакой ошибки. Комнат нет», - повторил он.
Так мы провели еще некоторое время, пока не выпросили свободные номера, с окнами, выходившими на какой-то переулок. Открывался шикарный вид на мусорные баки. Майкл, по обыкновению, задал вопрос первым, пока мы устраивались в нашем временном жилище. «Почему к нам так относятся, это из-за цвета кожи, да?» - спросил он. Брат находился в растерянности: он знал, что в числе наших фанатов были как темнокожие, так и белые поклонники. В первый раз мы почувствовали на своей шкуре, что значит быть нежеланным гостем, не говоря уже о степени популярности среди людей.
Произошедшее помогло нам осознать важность того, кем мы, как представители молодого поколения, являлись для наших черных фанатов: мы будто бы несли знамя победы, переданное нам предками, завоевывали уважение к себе ради всех тех, кто, подобно нам, мечтал и ставил перед собой цели.
В тот вечер мальчишкам из Jackson 5 очень хотелось надрать кое-кому задницу, поэтому выступление получилось памятным - восторженные крики и аплодисменты воспринимались иначе, ведь мы праздновали победу. Как сказал Сэмми Дэвис-младший в 1965-ом году: «Привилегированное положение позволило мне получать тумаки там, куда обычный негр не добрался бы».
Воспоминания Майкла об Алабаме были омрачены еще и неудачным полетом. Никто из братьев не любил летать, и, будь у нас выбор, мы предпочли бы фургон самолету, но из-за плотного графика приходилось доверять небесам. Погода за бортом 727-ого была ужасной, а воздушные ямы заставляли нас трястить еще и от страха. Когда лайнер внезапно резко полетел вниз, и самолет стал раскачиваться из стороны в сторону, я взглянул на Майкла: он сидел с закрытыми глазами, вцепившись в подлокотники кресла, и по щекам его текли слезы. Наверное, в тот момент думалось о самом плохом, но изменить мы ничего не могли: в окнах было темно, а огни в салоне то загорались, то гасли снова. К счастью, буря миновала, а стюардесса оказалась достаточно милой - она села рядом с Майклом и объяснила, что ситуация была довольно заурядной, и ничего ужасного она не предвещала. Мы успокоились – пока не услышали голос пилота, уже приземлившись: «Самолетом нелегко было управлять, но мы ведь справились?».
В 1972-ом году нам на глаза попался репортаж о падении какого-то европейского авиалайнера с высоты двух тысяч футов в Эверглейдс, что напугало всех еще больше.
Спустя какое-то время мы, как обычно, собрались на ресепшене одного из отелей, уже не помню в каком городе и поняли, что потеряли Майкла. Он изчез внезапно, так, что мы даже не успели понять, что же случилось. После нескольких тщетных попыток обнаружить его в лобби, мы вспомнили о том, как когда-то брат прятался в нашем доме на Джексон-стрит. Поднявшись в номер, мы нашли его под кроватью. Весь в слезах, вылезать из своего убежища он отказывался. «Не полечу никуда, не полечу! Нееет!» Снаружи свирепствовала стихия, капли дождя барабанили по крыше гостиницы. Следующее, о чем мне вспоминается: Билл тащит на себе брыкающегося и плачущего Майкла и на руках заносит его в самолет. Брей, Сюзанн, Джек Ричардсон, все пытались поговорить с ним, но брат упирался до последнего. Истерики подобного рода повторялись не раз, и Майкл всегда звал Маму. Отец был рядом, но Майкл нуждался в любви и поддержке, чего Джозеф предоставить не мог. Вместо этого, все мы, часто с помощью стюардесс, силком заталкивали его в самолет. Ну и конфеты помогали нам в этом.
Успех J5 все нарастал и со временем стало понятно, что популярность группы уже выходит за пределы Штатов. Мы выступали по всей Америке, но такие страны как Австралия или Япония казались нам другими планетами. Джозеф же нацеливался на большее. «Вы завоюете весь мир», - уверенно заявлял он. Пятый сингл «Mama’s Pearl» не добрался до первых строчек хит-парадов, остановившись на втором месте. То же произошло и с «Never Can Say Goodbye», но претензий со стороны отца или мистера Горди не поступало.
Покоряя город за городом, мы не собирались останавливаться на достигнутом. Дни пролетали так быстро, что никто из нас не успевал следить за очередной победой. Мы понимали, что популярность зависела от вложений и постоянной работы, поэтому выпустили второй и третий альбом, добавили в график тура еще несколько городов и появились на страницах «Teen», «Soul», «Time», «Life», «Ebony», «Rolling Stone». Последний назвал нас «ВЕЛИЧАЙШИМ ПРОРЫВОМ СО ВРЕМЕН THE STONES». А еще мы каким-то удивительным образом умудрялись учиться. В Японии нас объявили «самым перспективным вокальным коллективом», что последовало за признанием в Америке - в числе наиболее успешных артистов, выпускающих синглы (от Billboard) и за наградой Image от NAACP, объявившей нас лучшей певческой группой 1970-го года. Мотаун нанял Фреда Райса, имеющего опыт работы с The Beatles и с The Monkees для франчайзинга по всему миру – выпускались куклы, одежда и.... лак для волос. Он даже начал вести переговоры в Нью-Йорке с художниками-мультипликаторами Rankin & Bass, создателями «The King Kong Show» на ABC, по поводу использования наших образов в мультфильмах. «Ваши лица будут повсюду», – сказал он. «Вы – „черные битлы“».
Мне с Майклом такое сравнение пришлось не по душе. По какой причине все «белое», что завоевывает колоссальный успех, должно обязательно сравниваться с «черным»? Мы были черными Jackson 5, а не «черными битлами». Пресса использовала те же эпитеты, на что мы отвечали милыми улыбками, но про себя думали о том, что две песни – «I’ll Be There» и «ABC» вообще-то сместили британцев с их первых мест, чем мы ужасно гордились. Дух соперничества в нас был очень силен, потому что мы считали себя победителями. Только вперед. Успехи остальных подстегивали нас - мы стремились покорять новые вершины.
Существовало единственное место на земле, о котором можно было с точностью сказать: там нас ждут. В город Гэри, «домой», мы вернулись первый раз за четырнадцать месяцев. В старшей школе Westside было запланировано два концерта. Шел 1971-ый год и около шести тысяч человек собиралось каждый вечер, чтобы поглазеть на нас, а камеры снимали то, что потом станет основой для специального выпуска по телевидению под названием «Goin’ Back To Indiana».
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 7 (продолжение № 4)
Казалось, даже вертолет, за которым следовал баннер со словами «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, JACKSON 5», присоединился ко всеобщему ликованию. Шел снег, и мы приземлились на школьной площадке, после чего проследовали к лимузину. Люди не набрасывались на нас, а провожали восторженными взглядами. Они считали нас «своими».
Завернув за угол, мы увидели родительский дом и сразу же почувствовали разницу – новое название улицы: «Бульвар Jackson 5». Прямо перед домом баннер гласил: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ ДОМОЙ, JACKSON 5. МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ».
Улицы были переполнены народом, а ребятишки выкрикивали приветствия: - Эй, ты меня помнишь? Мы же вместе ходили в начальную школу! - А с тобой я виделся... - Майкл! Я слышал, как ты поешь «Climb Ev’ry Mountain»!
Среди множества лиц мы долго высматривали одно и нашли его – Бернард Брутто, наш старый приятель. Мы принялись щипать его за пухлые щечки, в ответ на это он рассмеялся: «Значит, вы сейчас деньги рубите, ребята? Поздравляю, заслужили!» - Да мы все те же, мы не поменялись! Так оно и было.
В отличие от Бернарда большинство смотрело на нас другими глазами, и это чувствовалось. Внешне мы выглядели совсем по-другому. Новый гардероб сверкал так, что теперь нас видно было за версту и без «вазелиновых лиц». Внутри же мы оставались теми же мальчишками, считали, что нам повезло, но и успехами гордились. Вернуться в Индиану после Калифорнии было нелегко, жизнь продолжалась, мы уже многое испытали, пережили, и пребывание в Гэри показалось нам чем-то, что нужно оставить позади. Схоже с тем, когда надеваешь туфли, которые тебе уже жмут, но и выбросить их жаль.
Наш старый дом теперь казался слишком маленьким. Снаружи он выглядел так, как и прежде, даже те самые кирпичи все еще лежали на заднем дворе. Войдя внутрь, мы ахнули: «Да как же мы все здесь помещались! Как же можно было тут жить!» Старых кроватей на месте уже не оказалось.
Мы с Майклом стояли у окна и смотрели на людей, собравшихся на улице. «Они же все здесь из-за нас, не могу поверить!» - сказал он. В следующей фразе уже звучала нотка грусти: «Скольких друзей мы оставили позади...».
«Многих, - сказал я. – Но приобрели поклонников по всему миру! Теперь у нас появились друзья повсюду». Вера в лучшее помогала смотреть на реальность другими глазами.
Мама и Джозеф наслаждались вниманием и заслуженными почестями. Они стояли в окружении своих знакомых – подъехали бывшие коллеги отца, друзья Мамы из Sears. Казалось, все искренне были рады за нас. На официальном мероприятии в школе мэр преподнес нам «ключ от города» и сказал, что теперь Гэри известен по всему миру (вероятно, именно по этой причине впоследствии был переименован The Palace Theater в The Jackson 5 Theater). Мы с честью приняли подарок и, несмотря на то, что, казалось, у нас имелись уже всевозможные «ключи» на свете, в этом конкретном случае символическое признание наших достижений особенно грело душу – мы его завоевали.
Родительский дом на Джексон-стрит все еще находится на том же месте, что и в те далекие времена. Если посмотреть на него со стороны улицы, в нем ничего не поменялось. Он до сих является собственностью моих родителей. Не думаю, что они когда-нибудь решат продать его, ведь он символизирует наши корни, как и начало нашего пути. В 1989-ом году семья собралась вместе для записи трека «2300 Jackson Street». Cтроки из первого куплета песни, которая повествует о доме и семье, говорят о многом, но Майклу, как и мне, особенно нравилась одна строчка: «Друзья мои, я не забуду ваших имен, я все еще тот же...». В этих словах - все то, что Майкл хотел донести до мира в течение всей своей жизни.
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 8 Годы в Хейвенхерсте Уроки жизни
Когда тринадцатилетний Майкл увидел бассейн с двумя дельфинами, вмонтированными в дно, вопрос о дальнейшем поиске дома отпал сам собой: Хейвенхерст был домом мечты, который мы смогли позволить себе благодаря музыке. Это был май 1971 года и мама с Джозефом основали нашу новую Калифорнийскую родину около Лос Анджелеса на околице Энчино в долине Сан Фернандо.
Сегодня дом непохож на прежний: тогда это было одноэтажное подобие недвижимости на ранчо, нетронутое перестройкой Майкла. Но там и до нас уже было сделано немало, потому что прежним хозяином дома был Эрл Хаген – композитор, многократно награждаемый премией «Эмми», поэтому стены в доме были буквально пропитаны музыкой и там была звукозаписывающая студия. Мы получили шесть отдельных спален, бассейн, баскетбольную площадку и два акра земли, плотно засаженной деревьями, которые ограждали нас от главной трассы. Мы могли плавать до заката и завтракать в лучах утреннего солнца, сидя на веранде и наслаждаясь прекрасным видом на апельсиновый сад.
Неожиданно, впервые в жизни мы получили много свободного пространства, хотя для этого пришлось пожертвовать видом на Голливуд в пользу хороших условий загородного проживания немаленькой семьи. Теперь количество людей в нашей семье возросло до тринадцати – к нам присоединились Джек Ричардсон и Джонни, поэтому мы нуждались в каждом дюйме восьми тысяч квадратных футов нашего дома (1 фут = 0,305 метров (прим.пер.)).
А тогда Хейвенхерст был ограждён чугунными рельсами электрических ворот. Дом был декорирован в стандартном стиле семидесятых – множество раздвижных дверей, пластиковые сиденья, яркие цвета, пластиковые панели и нам казалось, что мы тратили кучу времени, спускаясь по огромной винтовой лестнице с высокими перилами, поднимающейся из гостиной. Спальни теперь были двойными – для Марлона и меня, Тито и Джонни, Майкла и Рэнди, Ла Тойи и Джанет, Джеки и Ронни (мы с Майклом по прежнему иногда менялись местами). Я где-то читал, что Хейвенхерст был таким большим, что мы начали «терять друг-друга» и «составлять график, чтобы иметь возможность видеться». Это полная чушь. Мы же в доме жили, а не в замке. Знаете, тринадцать людей могут довольно плотно заполнить восемь тысяч квадратных футов.
Новый дом был верным признаком того, что мы начали зарабатывать серьёзные деньги и мы все начали получать по пять «карманных» долларов в неделю. Майкл тратил свои на всякие материалы для поделок. Ещё он покупал разные штучки для фокусов – он обожал иллюзии. Чем более удивлённой выглядела мама, когда он превращал зонтик в цветы, или монетка исчезала с его ладони, тем более счастливым он выглядел. Мама купила новую мебель в дом и даже смогла порадовать себя большим одёжным шкафом. Джозеф приобрёл новый Форд Комби и Джеки получил новый предмет гордость и нескончаемой радости – оранжевый Datsun 240Z (до тех пор пока он не потянулся за жевательной резинкой во время вождения и не разбил машину на севере бульвара Вентура).
Несмотря на наше благосостояние, родители и не думали баловать нас. Этика труда осталась неизменной – родители не хотели, чтобы мы думали, что деньги ничего не значат. Джозеф даже установил платный телефон-автомат дома. И мы всё так же исполняли домашние обязанности. Если бы кто-нибудь решил проведать нас посреди недели, он наверняка застал бы меня и Тито за стиркой и вознёй с пылесосом, Майкла, Рэнди и Джанет за протиранием окон и Джеки с Ла Тойей за влажной уборкой и подметанием листьев.
Джозеф всё так же правил семьёй. Он прекратил свои худшие эксцессы, но это совсем не значило, что его воинственный пыл поубавился. Имел место случай, когда Майкл оделся и уже был готов идти с мамой в церковь, а Джозеф решил, что Майклу следует прорепетировать номер к новому турне. Тогда было воскресенье и Майкл решил присоединиться к маме. Когда они ушли, Джозеф в неистовой ярости разбил кулаком оконное стекло. В другой раз Рэнди и Джанет прочувствовали всю прелесть ремня на своей шкуре, в основном за непослушание, и, как прежде, наши домашние репетиции проходили под эгидой телесных наказаний. Теперь мы выходили на мировую сцену, и ничто не могло пойти неправильно. Мы всё делали идеально, и пресса накрепко приклеила к Джозефу кличку «папа Джо», но это ничуть не изменило его характер и режим наших «всенощных» выступлений.
Однажды Майкл, в некотором роде, был подвергнут смертельной угрозе. Я не помню деталей, но это дало нам стимул пересмотреть отношение к государственным школам в пользу частных. Никто не хотел рисковать, особенно после того, как одна из «Supremes» - Синди Бёрдсонг – заместительница Даяны Росс была похищена после нападения на её собственный дом в тот год, когда мы двинулись на запад. Её везли в Лонг Бич, когда ей удалось отпереть дверь и броситься из движущегося автомобиля на дорогу. Может быть, именно по этой причине наше хозяйство пополнилось живностью – Лобо и Хэви – двумя немецкими овчарками. Лобо дорычался до такого статуса, что всегда после прихода журналиста в дом его имя вполне оправданно появлялось в репортаже. (Фаны Джанет, возможно, помнят, что она носила серёжку-ключ. Это был ключ от клетки Лобо, так как она была главной «собачницей» в семье и безперестанно заботилась о Лобо.) У нас ещё жил доберман Джонни, названый Гитлером благодаря характерной злобе, но его кличка из- за своей специфики никогда не появлялась в прессе.
Тито, Марлон, Майкл и я теперь ходили в школу Вальтона в Панорама Сити. Либеральное отношение к детям как нельзя лучше совмещалось с нашим гастрольным графиком и к нам относились, как к обычным ученикам. Майкл всё ещё должен был пойти на прослушивание для школьного спектакля «Парни и Куклы».
Однажды мы с братьями играли около школьных ворот, когда наше внимание приковал катафалк, паркующийся около тротуара. Кто додумался приехать в школу на катафалке? Это выглядело немного ненормальным.
Оттуда вышел высокий, стильно одетый чувак с огромным афро на голове. Он был одет по форме и зол на весь мир из-за этой, как он позже выразился «паршивой школы» и из-за того, что она была далеко от дома (он жил в Хенхок парке). Какая-то женщина, я полагаю, это была его мама, крепко держала его за руку.
Потом он повернулся к нам и указал на Тито.
- Погодите….вы что, все в этой школе?
- Да, все, кроме Джеки.
Я ещё никогда в жизни не видел ребёнка, который так быстро переключался со скныры на весельчака. Перед тем, как мы осознали всё происходящее, Джон МакКлейн, сын директора похоронного бюро, уже стоял на тротуаре и весело махал своей маме с мыслями о том, что его отдали в лучшую школу в мире. Он стал нам другом на всю жизнь и его постоянное присутствие в нашем доме указывает на то, что мы его приняли, как сводного брата. Как и любой подросток, он имел неограниченные амбиции по поводу своих склонностей к музыке и хотел быть гитаристом/композитором/певцом. Он постоянно тусовался с Тито. Джон разделял страсть Майкла к учёбе и был просто восхищён нашим мотаунским образованием. Я рассказывал ему всё, чему мистер Горди учил нас. Ещё у него был нескончаемый запас буйной энергии, равно как и у Майкла, потому, когда эти двое собирались вместе, создавались двойные проблемы.
Однажды вечером я стоял вместе с ними на игровой площадке и тут мы заметили, как один парнишка по имени Джордж увлечённо катается на качелях, ярдах в пятидесяти от нас (50 ярдов = 45,7 метров (прим. пер.)).
- Спорнём, ты не попадёшь этим персиком ему в голову, – подбивал меня Майкл, видимо, забыв о моих недюжинных навыках в бейсболе.
- На что?
Майкл знал, чем меня зацепить.
- Два доллара.
Игра началась. Он протянул мне персик. Я приспособился поудобнее, рассчитал дугу, по которой двигалась цель по имени Джордж, прицелился….персик полетел и….БУМ!!!! Джордж получил аккурат по голове.
Майкл подпрыгнул на месте, как тогда, на бейсбольных играх и мы все убежали прочь, смеясь, в то время, как Джордж пытался понять, кто и чем в него запулил.
Но самую большую шутку они сыграли над острым на язык пареньком по имени Шон. Ребята решили, что ему нужно преподать хороший урок. Джон благодаря навыкам, полученным, несомненно, за время, проведённое в похоронной службе, выкопал на школьном дворе яму около четырёх футов глубиной. К моему огромному сожалению, я не видел, как они запихали его туда, но в результате Шон – симпатичный блондин с длинными, как у Битлов волосами стоял на коленях в яме, закопанный по грудь в землю. Потом во двор выбежал учитель.
- Кто это сделал??? Немедленно раскопайте его обратно!!
Это был один из тех редких случаев, когда учитель использовал слова порицания:
- Ну, Майкл Джексон, от тебя я такого не ожидал.
За пределами школы Майкл прилипал ко мне, как банный лист к заднице. Когда бы я ни оглядывался, он постоянно следовал за мной, словно тень в своей неизменной чёрной велюровой шляпе. Однажды я подумал, что я от него отделался. Это было после урока фотографии, и я поддался на уговоры девочки, пригласившей меня в тёмный класс, потому что, по её словам, она хотела меня поцеловать. Когда дверь закрылась, мы неуклюже преодолели подростковую застенчивость и вот, в тусклом свечении красной лампы, когда уже наши губы почти соприкоснулись…..Я ВАС ЗАСТУКАЛ!!!! Я ВАС ЗАСТУКАЛ!!! – Майкл ворвался в класс.
Он наделал столько шума, что пришёл учитель, чтобы выяснить, из-за чего эта катавасия. Пока я объяснял, что же конкретно я делал с девушкой в тёмной комнате, на лестнице раздался топот и озорной, неудержимый смех Майкла.
К нам приходило много девушек и я, будучи подростком, не мог устоять, но это было настоящим искусством незаметно провести в дом чужого человека мимо дверей вездесущего Билла Брея и знать, когда Джозефа нет дома. Так как свидания были под запретом, я чувствовал себя сбежавшим из дома, когда мне удавалось встретиться с девушкой за пределами всех «контрольно-пропускных пунктов» и за порогом моей комнаты. Я никогда не был так благодарен за пожарные выходы и черные лестницы. Самой неловкой проблемой, конечно же, было то, что мы с Майклом жили в одной комнате. А ещё всё усложняло то, что когда он узнавал про мои намерения познакомиться с той, или иной девушкой, то неотрывно ходил за мной хвостиком.
Но однажды мне выпал прямо-таки золотой шанс – Майкла рядом не было, и я решил ускользнуть из отеля, чтобы погулять с самой красивой девушкой в округе. Когда я вернулся домой, мы прекратили видеться и только обменивались любовными письмами, но та «щенячья», детская любовь не переросла ни во что большее и я остался свободным, чтобы набираться опыта и дальше.
У нас, у старших братьев, был свой способ описывать, как далеко мы продвинулись в отношениях с девушками: от «первого уровня» (поцелуя) до «второго уровня» (прикосновений, раздевания) и до «третьего уровня» (секса); и в том отельном номере, в ту ночь я был в Лос Анджелесе, мы просто сошли с ума. Глаза закрыты, я сверху, мог раздевать эту девушку, свободно прикасаться к ней, целовать её с такой вольностью, о которой я даже и не мечтал.
- Хорошо, очень хорошо…
Она стонала. Третья стадия была в разгаре. Одной рукой я гладил её по лицу, а второй упёрся в матрас за её головой.
- Мне нравится, как ты гладишь мои бёдра, - она продолжала, - ты очень нежный.
- Но я не глажу твои бёдра…
- Приятно, - прошептала она.
Я открыл глаза и взглянул под кровать. Что бы вы думали? Майкл удобно умостился на полу, а его рука круговыми движениями гладила бедро девушки.
- МАЙКЛ!!!!
Я вскочил, бедная девочка чуть не упала с кровати, а Майкл, смеясь во всю глотку, выскочил за двери номера. Я с удовольствием прибил бы его тогда на месте и это не только потому, что он прятался там всё это время, а ещё из-за того, что он слышал все эти чувственные, милые глупости, которые я шептал на ухо этой девушке, и которыми он мог меня подкалывать неделями после происшествия. В тот вечер я решил с ним не разговаривать. Когда он выключил свет и пожелал спокойной ночи, я ответил молчанием. Он подождал несколько минут в потёмках и установил окончательный мир одной фразой:
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 8 (продолжение)
Девушки теоретически были под запретом, поэтому наши с Джеки незаконные похождения держались в строжайшем секрете. Во-первых, Мотаун не рвался создавать нам новые образы, потому мы и дальше выступали, как мальчики-без-подружек-и-нуждающиеся-в-любви. Мы понимали, что наш образ заключён в том, чтобы давать фанам ложную надежду о том, что однажды мы могли бы стать их бойфрендами. Во-вторых, даже вне пиара Мотаун, Джозеф оставался непреклонен в своей идеологии. Правила не менялись, и это провозглашалось с завидной стабильностью. Девушки – это зло….Они разрушат группу….Они понизят продажи….Вы потеряете фанов…они перестанут кричать при виде вас…..и так далее и тому подобное. Мы со старшими братьями закатывали глаза при «вычитке морали». Это было продолжением темы «не посвящайте чужаков в секреты».
Но, знаете, я не уверен, что Майкл до конца понял ситуацию. По крайней мере, он пребывал в замешательстве. Длительное время он играл публичную роль доступного парня, и тут же ему говорят, что девушки – это нехорошо и их нужно остерегаться. Даже если он и подвергал сомнению серьёзность этого неписанного правила, то вскоре увидел все последствия, которые влечёт за собой непослушание после того, как Джозеф поймал Тито целующегося с Ди Ди, его возлюбленной с детства и будущей женой.
Тито ждал, пока его заберут домой возле ворот школы, когда вместе с Джеком неожиданно подъехал наш отец и увидел, как тот целуется с девушкой. За эту выходку Тито солидно получил. Когда тот забрался в машину, Джозеф хорошенько наподдал ему. Тито извивался и кричал, что он любит эту девушку, но Джозеф оставался непреклонен, продолжая отвешивать сыну тумаки и орать, что его эгоизм погубит всю группу.
Майкл очень расстроился из-за этого случая и, когда мы допоздна разговаривали о девушках, он говорил всё тише и тише, пока не замолкал. Он спрашивал меня, как себя вести с девушками, намекая на то, с какого возраста лучше начать встречаться.
- Я всегда хотел быть джентльменом, - говорил он мне.
Не то чтобы Майкл был совершенно неопытным. В определённых случаях мы с Джеки использовали его, как связного, пока Джозеф не видел. Наш отец никогда даже не ожидал того, что младшие братья могут приударить за старшими девушками, потому подходящий возраст Майкла стал нашим секретным оружием.
- Слышь, Майк, видишь воон там ту цыпочку? Подойди к ней и возьми её номер.
Когда знакомство не касалось лично его, вся застенчивость мигом улетучивалась. Он свободно подходил к группке девушек и заводил разговор. Из своего убежища мы видели, как девушки начинали умиляться, и в девяти случаях из десяти Майкл возвращался обратно с клочком бумажки в кулачке, довольный удачным завершением миссии.
- Вот номер. А она действительно милашка! – вставлял он свой комментарий.
Но тогда у нас были разные вкусы. Когда я высматривал доступных девушек, он искал настоящую леди. Если я оценивал шансы затащить её в кровать, Майкл мечтал пригласить её на мороженное, или в кино. Он был суетлив; я нет.
В целом, когда речь шла о девушках и женщинах во всей дальнейшей жизни, Майкл оценивал их, как оценивают великих художников. Он обращал внимание на мельчайшие детали – улыбку, волосы, манеру разговаривать, жесты, походку. И, по его словам, «идеальная девушка должна быть доброй и честной». Он всегда так говорил. И очень часто сомневался по поводу того, не слишком ли много он требует насчёт честности.
- Они хотят нас из-за того, что мы – это мы, или из-за того, что мы – Джексон 5?
Я всегда старался дать наиболее реалистичный совет:
- Майк, воспринимай этих девушек теми, кем они являются – они поклонницы нашего творчества, но не знают, кем мы есть на самом деле.
- Но они готовы на всё ради нас!
Старшие братья не должны разбивать надежды младших, и мне было очень трудно объяснить ему разницу между теми девушками, которых я приводил в номер и той большой любовью, о которой мечтал он.
- Тебе пока рано заниматься всей этой чепухой, - таковым было моё резюме.
Майкл и дальше продолжал опираться на свою растущую симпатию к Даяне Росс – его идеалу безупречной женщины.
- Девушка должна быть такой же достойной и красивой, как Даяна, - говорил он и такой образ он и вынес в свою взрослую жизнь.
Однажды дома он начал буквально терроризировать, в то время подростков, Ла Тойю и Джанет и говорить им, что они будут недостаточно красивыми, пока не станут такими, как Даяна Росс.
Наше образование переезжало с нами в виде частного преподавателя. Это была Роуз Файн, которая, к тому же учила и Джанет. На первый взгляд могло показаться, что она очень строгая, непростительная, неумолимая, чопорная, правильная и принципиальная, но, на самом дела она была одной из самых мягких и добрых женщин, которых мы когда-либо встречали и мы все просто обожали её. Роуз была нашей «образовательной тенью», куда бы мы ни шли и было довольно странно видеть её покорно терпящей всю эту Джексон-манию и следующей за нами, стараясь не отставать. Одной из её обязанностей было следить за нашей речью и улучшать её.
Она всегда говорила
- Вы красиво поёте, а значит, можете научиться красиво говорить.
Она была уверена, что пять мальчиков в свете прожектора должны уметь разговаривать на «правильном английском». Каждый раз, когда кто-нибудь говорил что-то типа «We ain’t gonna do that!» (Мы не собираемся это делать), она поправляла нас.
- Ты говоришь неправильно. Повторяй за мной: We—are—not—going—to—do—it.
Майкл возражал
- Но Роуз! Это мы так разговариваем! We gotta be us. (Мы хотим быть самими собой).
- Нет, Майкл. Нужно говорить: We have got to be ourselves.
Благослови её Господь, она продолжала бороться с «Миссия невыполнима».
В нашем номере по ночам мы с Майклом разговаривали о том, что чёрные не должны быть правильными и точными.
- Роуз не понимает того, что это крууууто, - намеренно протягивал Майкл, и мы начинали смеяться.
Столько времени, сколько промучилась с нашим диалектом Роуз, возможно, не тратил никто. Учитывая обстоятельства, она была, пожалуй, самой сильной личностью из всех, кого мы знали, даже сильнее мистера Горди. Если кто-нибудь из нас, по её мнению слишком часто зевал, или выглядел уставшим, или интервью СМИ забирало четыре часа учебного времени, она могла прикрыть лавочку быстрее, чем военный офицер. Этим своим качеством она практически никогда не пользовалась, но это означало, что она заработала мгновенное уважение от всех, даже от Мотауна.
Мы очень уважали её роль в нашей жизни и её позитивное влияние на Майкла невозможно переоценить. Когда мы подвозили её домой в Студио Сити, она никогда не упускала возможности пригласить нас в дом и послушать, как играет её муж. В основном, это было что-то старомодное из сороковых годов, что-то из репертуара «Ink Spots» или «Mills Brothers», но мы вежливо прихлопывали в ладоши. Но именно во время таких визитов мы положили глаз на её библиотеку, и Майкл стал таким заядлым читателем, как во взрослой жизни. Роуз вручала нам каждую из книг, как драгоценный артефакт и хотела, чтобы мы читали, читали, читали и читали. И Майкл ревностно следовал этому совету! Несколько людей, которые знали, что мой брат был настоящим книжным червём, не упускали возможности улучшить его знания в разных областях, понимание жизни и словарный запас. Он часто говорил:
- Я люблю читать. В книгах открывается новый, непознанный мир.
Ранние «чтива» Майкла касались великих звёзд таких, как Фрэд Астер или Элвис Пресли, или дети-звёзды, такие, как Ширли Темпл, или Семми Девис Младший. В более поздние годы его круг прочтения расширился от Стивена Спилберга до Альфреда Хичкока, от президента Рейгана до президента Рузвельта, от Малькольма Х до Мартина Лютера Кинга и от Муссолини до Гитлера. Знаний ему было не занимать и я сомневаюсь, что кто-нибудь из людей владеет стольким количеством информации. Кроме Роуз. Она всегда учила нас, что лучшее можно извлечь из истории, что там уже оставлен путь, по которому нам следует продвигаться. Именно поэтому автобиография Майкла «Лунная походка» начинается эпилогом – цитатой Томаса Эдисона:
«Когда я хочу открыть что-нибудь новое, я начинаю с прочтения всего, что уже было сделано в этом направлении до меня в прошлом – именно для этого и существуют книги в библиотеке. Я вижу, что было достигнуто в поте лица в прошлом. Я собираю данные тысяч экспериментов до меня, чтобы иметь точку отсчёта, и провожу ещё тысячи своих. Три главных составляющих успешного результата – это, во-первых, тяжёлый труд, во-вторых – одержимость идеей и, в-третьих – здравый смысл.»
Эта цитата до сих пор является наиболее правдивым отображением подхода Майкла к понятию личного мастерства, и эти слова он действительно выбил в золоте на тёмно-кофейных стенах своей звукозаписывающей студии в Хейвенхерсте. Роуз Файн открыла его понимание мира. Позже, Майкл признает: «Я не был бы таким, если бы не она». Я сомневаюсь, что без неё его жизнь была бы такой же.
В конце 1972 года школа Вальтона закрылась и Майкл закончил свой девятый класс в школе Монтклер в Ван Найсе. В июне он получил свой табель и был так горд результатами, что прикрепил его на стене дома. По истории, английской грамматике, математике и педагогике стоял наивысший балл «А». По французскому языку он получил «В» с минусом, а по английскому – «В» с плюсом и комментарий от учителя: «Больших усилий я в жизни не видел». Учитель также отметил «навыки работы» и «сотрудничество» уровнем «Е». «Е» означает – «делает предписанную работу, хорошо относится к критике». Не так уж и плохо для ученика, который, как утверждают биографы Майкла «был кошмарным студентом» и «не въезжал в курс дела».
Наиболее ярко Майкл проявил себя во время уроков рисования в школе Вальтона. Он постоянно расспрашивал Роуз о войне во Вьетнаме. Газетные фотографии кричащих, раненых детей вводили его в неприкрытый ужас. Его понимание увиденной ситуации вылилось на бумагу. Он нарисовал солдата, стоящего в полный рост на переднем плане сражения, под небом, наполненным самолётами-истребителями, он был один, безоружен и раскинул руки навстречу направленным на него пулемётам. Заголовок гласил: «Остановите войну». В той самоотдаче, с которой он руководил фондом «Исцели мир», в его кричащем видео «Earth Song», в его концертах на надрыве, где он преграждает путь танку с раскинутыми руками можно увидеть тот огонь миротворца, который горел в его груди ещё с тех лет, когда он был мальчишкой.
Майкл закончил обучение в школе Кол Преп, где на каждом уроке рисования он рисовал Чарли Чаплина, набросок за наброском. В его классе была девушка по имени Лори Шапиро и однажды она застала моего брата за этим непотребным занятием. Он увлечённо рисовал, потом сминал свои «творения» и без промедления отправлял их в мусорную корзину. Лори попросила:
- Слушай, Майк. Перед тем как сминать этот рисунок, можешь показать его мне?
- Да, конечно.
Майкл подписал рисунок чёрным маркером с обратной стороны и отдал его однокласснице.
Майкл конечно же знал, что любая услуга требует отдачи. Он ненавидел алгебру лютой ненавистью, но знал, что Лори была «мозгами» класса, поэтому на всех контрольных садился возле неё и, когда учитель отворачивался, молниеносно менялся с ней тетрадями, и Лори прописывала ему все иксы с игриками. Полагаю, Лори была главной причиной его уровня «А» по математике.
Подошёл год выпуска и Кол Преп опубликовала свой почётный список выпускников, где были записаны участники конкурса «Кто есть кто». Майкл получил свой первый комплект наград. Туда вошли такие номинации: «Стиляга», «Самый застенчивый», «Креативщик», «Склонен к успеху». Кому же досталась награда «Мистер Улыбка»? Конечно же, Марлону!
Майкл очень много говорил с Роуз о Боге. Он был единственным из братьев, кто продолжал ходить в церковь с мамой и делать евангельскую работу.
Ла Тойя и Джанет поддерживали Майкла. Разнообразные вероисповедания и близость отношений с Богом завораживали его, учитывая то, что Роуз была еврейкой. Майкл запомнил и полюбил тот факт, что еврейская Суббота – это день, отделённый для собрания всей семьёй, и что в этот день нужно ходить в синагогу «для того, чтобы в обычном увидеть необычное, а в естественном - волшебное», как он написал в 2000 году на сайте “beliefnet”. Майкл был заинтригован тем, что есть один день в неделе, который отделён для празднования чуда жизни всей семьёй. Как он написал: «В моём мире суббота – это день, в который я могу отступить от своей необычной жизни и погрузиться в обыденность.»
Несмотря ни на что, Майкл был верен одной церкви – церкви Свидетелей Иеговы и единственно верным способом оставаться в гармонии с самим собой – это «быть в мире с Господом».
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 8 (продолжение № 2)
“The Commodores” – группа в шесть человек из Алабамы присоединилась к семье Мотауна в 1972 году и ездила с нами в качестве открывающего номера. Вспоминая те времена, могу сказать, что Лайонел Ричи в основном играл на саксофоне, Клайд Орендж солировал и мы наслаждались временем, проведённым с ними. Наша дружба была очень особенной. Однажды, в Голливуд Боул они сорвали даже больше аплодисментов, чем мы потому, что……багаж с их одеждой затерялся, и им пришлось выступать в нижнем белье. Их ноги просто покорили всех фанатов, в том числе и наших.
С этого момента Джозеф решил, что Ренди достаточно подрос, чтобы играть на бонго. Он скорее был непостоянным дополнением к группе, чем её стабильным членом, но имел все задатки вырасти в отличного артиста и имел дар к написанию песен. Если бы он ещё умел играть в теннис: «the Commodores» без особого труда надирали нам задницы на корте. Они постоянно вызывали нас на поединок и неизменно выигрывали. Как позже оказалось, у каждого из них было не по одной награде за победы в соревнованиях. По уровню мастерства Лайонел Ричи, клянусь вам, не уступал Артуру Ашу в отставке.
В отелях мы много времени проводили в номерах – дурачились и писали песни. Они приносили свои клавиши и разрабатывали новые идеи. Мы были в восторге – у нас были песни, написанные специально для нашей группы. До сих пор в сознании всплывает такая картина маслом: Майкл лежит на диване, спиной вниз, удобно умостив голову на коленях Бренды, девушки Лайонела (которая впоследствии стала его женой), она возится с его волосами, а все остальные наблюдают, как Лайонел находится в стадии сотворения волшебства.
От непревзойдённого хита “Three Times A Lady” «The Commodores» отделяло ещё шесть долгих лет, но процесс написания ими песен уже реально вдохновлял. В это время Майкл начал задумываться о том, чтобы писать песни самостоятельно. Он иногда говорил:
- Я чувствую, что в моей голове очень много новых песен.
По сути, именно во время тура с «The Commodores» он начал пробовать свой творческий «голос» и уже был готов запеть громче, чем раньше. Первый такой выплеск случился во время записи песни «Lookin’ Through The Windows». Майкл предлагал свои идеи по поводу аранжировки, но его никто не хотел слушать. Тогда Майкл расстроился, позвонил напрямую мистеру Горди, и через пять минут разговора вернулся с «добром» от босса.
С того дня он начал полагаться на собственные творческие инстинкты. Все отходили назад и позволяли ему делать всё, что он хочет. Майкл очень много импровизировал, но, должно быть, это всем нравилось, судя по тому, что именно его версия оставалась после окончательной обработки. Поэтому, наблюдения за «The Commodores» очень повлияли на тринадцатилетнего Майкла и укрепили его креативную жилу.
Позднее, он вспоминал наши ранние годы и сказал, что постоянные турне лишили нас возможности заводить крепкую дружбу. Плотный концертный график и жизнь «на чемоданах» - не лучшие условия для постоянных отношений. Тем не менее именно в те годы у Майкла установилась крепкая дружеская связь с Лайонелом Ричи, которая продолжалась всю его жизнь. Началом их серьёзного сотрудничества был проект от США для Африки с песней “We Are The World” – за неё Майкл получил Грэмми в 1986 в номинации «Песня года» и «Запись года» и продемонстрировало величие души Майкла всему миру.
- Что сказал капитан?
Спросил я, когда мы пролетали над Атлантикой, в наше первое турне по странам Европы – Франции, Германии, Италии, Голландии и Испании. Первым пунктом назначения бфл Лондон.
- Он сказал, что в аэропорту Хитроу нас поджидают более десяти тысяч фанов, – ответил Джозеф.
После перелёта на другой материк мы начали понемногу осознавать, какие обороты принимало дело. Мы словно были заперты в обстоятельствах, которые развивались угрожающими темпами: от домашней сцены до Мотауна, от Мотауна до Голливуда, от покорения Америки до продажи альбомов на других континентах. Мы должны были ущипнуть себя, чтобы осознать, что наши записи пошли так далеко, как нас уносил самолёт.
Лондон гостеприимно принял нас: мы были там, чтобы принять участие в Королевском Шоу в Лондон Палладиум, организованном в честь королевы Елизаветы II. Все в группе прониклись огромной честью, предоставленной нам, но барабанщика Джонни это, казалось, нисколько не заботило. У него всегда имелись наготове подколы, часто неуместные, и очень скоро с его помощью мы осознали, что с офицером Британской армии шутки плохи. Пока полиция разбиралась с нашими паспортами в зоне контроля Сюзанна де Пасс вежливо обьяснила, что мы прибыли сюда «в качестве гостей Королевы». Один за другим мы подходили к офицеру и нас спрашивали, как долго мы намерены пребывать в стране. Все отвечали вежливо и сдержанно. От Джонни ожидалось то же поведение. Не тут то было! «Как долго Вы намерены пребывать в стране, молодой человек?» - спросил представительный полицейский. Когда я увидел ухмылку Джонни, я понял, что влипли мы конкретно. «Достаточно, чтобы тр**нуть вашу Королеву» - ответил он.
Готов поклясться, мир перестал вращаться в тот момент. Шокировала не только его похабность, а и то, что член группы Джексон файв употребил бранное слово. Это можно было бы сравнить с бранью, услышанной от священника на воскресной службе. Всё почтение офицера мигом улетучилос,ь и его святейшей обязанностью было без промедления отправить Джонни обратно в Америку первым же рейсом. Пока взрослые сгрудились вокруг паспортного стола, мы в шоке уставились на Джонни и начали хором втолковывать ему всю неуместность отпущенной реплики.
Как бы там ни было, объединённые воедино отчаянная дипломатия Сюзанны и убедительность Джозефа покорили таможенника. Джонни остался в Англии, хотя немного позже получил хороший нагоняй. «Твоя дурацкая выходка могла стоить нам целого представления» - втолковывала ему Сюзанна.
Мы открыли Королевское Шоу десятиминутным представлением, которое включало в себя новую песню - “Rockin’ Robin”. С нами выступали Элтон Джон, Либэрейс, Кэрол Ченнинг и некоторые артисты, которых мы не знали: Род Хулл и Эму (кукловод-комик с куклой эму в синем оперении), Артур Эски, Денни Ла Ру и Кен Додд. За кулисами Элтон Джон пожелал нам удачи. Мы уже знали его, как клавишника Майора Ланса, но с тех пор он изменил своё имя. Именно его яркий стиль наделал много шума той ночью: затемнённые очки и красочные шутовские костюмы с множеством пуговиц и сверкающих блестяшек. Честно говоря, когда стойку с нашими костюмами поставили рядом с костюмами сэра Элтона, мы увидели, насколько наша одежда тусклее и невзрачнее. Поверьте, это говорило о многом.
После абсолютной музыкальной гармонии на сцене, посвящённой Королеве, мы были представлены Её Величеству за кулисами. Много лет спустя, Майкл сказал, что то была «одна из величайших ночей в моей жизни» - и, пожалуй, так оно и было, пока яркие впечатление не затмила встреча с Принцессой Дианой. Но благосклонное приветствие затянутой в перчатку королевской руки было не единственной наградой за вечер.
Немного ранее, когда мы готовились к выступлению в своей гримёрке, Марлон заметил небольшое отверстие в стене до которого можно было легко достать с помощью стула. Мы поняли, насколько увлекающей была эта находка по невообразимо кричащей мимике вскарабкавшегося на стул Марлона. Бесшумно он подозвал нас, дико жестикулируя, закрывая рот руками и показывая пальцами на этот импровизированный глазок. Один за другим мы взгромождались на стул и заглядывали в дырку, которая открывала обзор на…..соседнюю гримёрку. Там за туалетным столиком сидела леди, чьё имя и лицо остались неизвестными, но Майкл, ожесточённо тыкающий пальцами на свою попу, дал нам всем понять – таки да, то, что мы увидели, действительно представляло собой обнажённую «филейную» часть. Мда….она убила бы нас, если бы узнала о нашей выходке, но эта леди, сама того не зная, подарила нам самые незабываемые впечатления. Даже выступление в Ливерпуль Эмпайер на прошлой неделе не могло перекрыть полученные эмоции для кучки мальчишек из Индианы.
Когда наступил черёд выступлений в Мид-Саус Колизее в Мемфисе, нашему восторгу не было предела, потому что это означало долгую встречу с Ребби и знакомство с нашей новой малышкой-племянницей Стейси. В то время ей было около десяти месяцев. Когда мы прилетели из другого штата, Ребби приехала ночью из Кентукки в наш отель и менеджеры поселили её в одноместный люкс рядом с нашими номерами. Больше всех визиту старшей сестры радовался Майкл и, пожалуй, на всём белом свете было не сыскать более любимого и более идеального дяди. Он всё своё свободное и почти свободное время проводил вместе со Стейси: строил её рожицы, смешил её и смеялся сам так, как не смеялся почти никогда. На самом деле, я до сих пор не могу понять, кто же и кого развлекал, когда они вместе ползали на четвереньках.
Мы оставили их наедине, когда Майкл подвешивал над её колыбелькой красно-бело-чёрное радио в форме мячика и пошли общаться в соседнюю комнату. Около часа спустя Ребби вдруг спохватилась: «А Майкл всё ещё там?» Она пошла проверить, но через несколько секунд высунула голову из соседней комнаты и помахала нам рукой, приглашая войти, но при этом приложила палец к губам, прося тишины. Мы все протиснули головы в узкий дверной проём и увидели, пожалуй, самую смешную и самую милую из возможных картину. Майкл залез в колыбельку к Стейси (ничего так колыбелька – прим.пер))), скрутился клубочком и быстро заснул. Это была просто ангельская картина.
До жуткого периода в жизни Майкла, когда множество людей хотели представить чистую любовь Майкла к детям зловещей и извращённой, оставалось ещё два десятка лет. И тем не менее, сочувствие, мягкость и духовная близость к детям всегда была его неотъемлемой, невинной частью.
Проявления его чистоты были видны не только его близким людям. Среди всех журналистов, когда-либо бравших у него интервью, самой любимой был леди по имени Лиза Робинсон. Она была одной из тех репортёров, которым Майкл мог доверять, зная, что его слова не извратят ни под каким предлогом. После его ухода в 2009 году она написала в Венити Фер подборку фрагментов из её многочисленных интервью с Майклом.
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 8 (продолжение № 3)
Австралия была похожа на другой мир и с каждым новым покорённым рубежом Роуз Файн снабжала нас информацией об истории, культуре, людях, местных обычаях. Куда бы мы ни приезжали, она обязательно включала в распорядок дня время для экскурсий. Для неё путешествия с Джексон Файв были увеличенным вариантом школьной поездки. Австралия встретила нас, как членов королевской семьи и с самолёта мы сошли на красную дорожку. В одном из принимающих мест был накрыт шведский стол, достойный короля. Я не могу отметить какой-то особенный город хотя бы по той причине, что гостеприимство австралийцев давно переросло в легенду и везде нас принимали безупречно. В любом случае, мы пресытились шумихой, которая происходила вокруг нас так, что торжественные приёмы превратились в обычную рутину и мы просто отпахивали каждое празднество, улыбаясь всем в помещении по обязательству.
Пока мы осматривались вокруг, Джозеф заметил толпу темнокожих подростков, человек сто, отгороженных от нас забором. Это было аборигены. Роуз рассказывала нам, что Сидней Опера Хаус стоит на Беннелонг Поинт – селении, отобранном у аборигенов британцами ещё в колониальные времена. Мы не могли понять, что же Джозеф собирается делать, когда он подошёл к организаторам и сказал, что он хочет, чтобы всю эту группу впустили внутрь. Представители принимающей стороны начали объяснять ему, что это невозможно, «ведь они – аборигены». Тому, кто рьяно боролся за права чернокожего населения, упоминание о неравенстве было равносильно размахиванию мулетой перед носом быка. В следующий же момент Джозеф оказался возле забора, схватил за руку маленькую девочку с той стороны и перетащил её через маленькое отверстие в ограждении. Вначале она выглядела довольно напуганной и растерянной, но её друзья последовали удачному примеру и начали один за другим протискиваться к нам. Вы, пожалуй, могли бы услышать звон упавшей шпильки, когда наши белокожие гости наблюдали за тем, как наш отец ломал все представления об этикете и протоколе.
«Эй, ребята! Подходите, приветствуйте ваших новых фанов» - сказал Джозеф. Радость на лицах мальчишек из коренного населения была неописуемой, и Джозеф довольно посмеивался, настояв на своём. Никто не попросил их уйти, и после неудобной ситуации ночь завершилась великолепным успехом, когда белые и аборигены смешались на шумной вечеринке Джексон Файв.
Несколько дней спустя мы получили приглашение из небольшого сообщества коренного населения на визит в резервацию. «Мы бы вам не советовали ехать туда, мистер Джексон» - говорили многие из официальных лиц принимающей стороны. «Там мы не можем гарантировать вашу безопасность». Джозеф успешно проигнорировал предупреждение, а Майкл просто ответил: «У нас могут быть фанаты и среди аборигенов, не так ли? Они ничем не отличаются от нас.»
Во главе с переводчиком мы провели незабываемое время в резервации, чувствуя себя, как разодетые пришельцы среди полуголого племени, но, несмотря на это, не встретили ни намёка на агрессию, или осуждение. Нас поразило то, каким духовным выглядело то место. Мы наблюдали, как люди вырезают разные мелочи из коры деревьев, учились простым радостям бумеранга и тому, как играть на диджериду (музыкальный духовой инструмент аборигенов Австралии – прим. пер.) – Тито до сих пор хранит один, как чрезвычайно ценное сокровище.
Именно в Сенегале мы впервые в жизни увидели Африканский баобаб – одно из чудес матушки-природы, тысячелетнее дерево со стволом, который разрастается от 15 до 40 метров в ширину. Дерево напротив нашего дома на 2300 Джексон Стрит казалось тростинкой по сравнению с этим гигантом. «Это – одно из величайших деревьев, которые вы когда либо увидите, - сказала нам Роуз Файн, - и было время в 1880-х годах, когда полые стволы этих деревьев использовали в качестве тюрем.» В западной Австралии. Для аборигенов.
Майкл был озадачен. Как может что-то столь естественно прекрасное – творение Природы – быть столь ужасно перевёрнуто в своём значении, и быть использовано для лишения людей свободы? Деревья были членами семьи, не тюрьмами. Свет и тьма. Добро и зло. Это были противоречия жизни, которые мы были ещё не в силах понять.
Майкл повидал почти весь мир ещё до достижения восемнадцати лет и это был невероятный опыт, который он переживал с братьями, заполняя паспорт в Мотаунской студии или колеся из Европы в Австралию, Новую Зеландию, или Японию. Если вспоминать всё, что с нами случалось, то самый безумный эпизод произошёл в Сан-Пауло, Бразилия. Когда мы уже думали, что видели все проявления мании, тур по Южной Америке несказанно удивил нас.
Мы прилетели в Сан-Пауло, а наши костюмы и оборудование должны были прибыть следующим же после нас рейсом. Вечером перед концертом мы наконец-то поняли, что это была не такая уж и хорошая идея. Второй рейс был отложен, либо отменён и никто не знал, успеет ли он прибыть до шоу. Самые заядлые оптимисты ходили за кулисами от группки к группке и продолжали утверждать: «Может, шоу ещё состоится, у нас в запасе куча времени» - но все отчётливо слышали, как концертный холл заполнялся людьми.По прошествии часа он был заполнен под завязку, а у нас не было абсолютно ничего. Потом кто-то решил, что «было бы неплохо, если бы вы вышли к своим фанам и объяснили ситуацию».
Без фанфар и прожекторов мы с братьями, плюс промоутер, вышли на сцену в футболках и джинсах, в которых прилетели сюда. Толпа начала бесноваться. Джеки поднял руку, прося тишины, и ударился в разъяснения. Я не уверен, что наш английский был адекватно принят португалоязычной толпой, но общая суть была ясна, как день – никакого оборудования, никаких костюмов, никакого концерта. То, что речь Джеки дошла до людей можно было судить по свисту и гудению, которое начало раздаваться из зала. Микрофон перешёл ко мне. Может, «красавчик» сможет уладить дело. Но свист ставал всё громче. Тогда мы отдали микрофон Майклу. Может, милый фронтмен сможет успокоить их. Но ничего не срабатывало.
Из нарастающего шума можно было различить слово, которое скандировала толпа. Позже нам объяснили, что толпа кричала нечто похожее на американское «дерьмо собачье». Мы были абсолютно растеряны и просто смотрели, не зная, что делать. На сцену вылетела бутылка. Потом дождём посыпались жестяные банки и мелкие монеты. Мы продолжали стоять, прикрываясь руками, сгибаясь и отступая назад, и хоть как-то пытались объяснить людям ситуацию. Но это было бесполезно, а толпа становилась всё более и более враждебной. Джеки приказал нам уходить со сцены. Когда мы повернулись, сложилось впечатление, что вся Бразилия с позором отсылала нас назад в Америку.
«Нам нужно выбираться отсюда, и поскорее» - сказал Билл Брей за кулисами.
Толпа разъярённых фанатов выскочила на сцену, и мы были вынуждены спасаться бегством к автобусу на улице. Но теперь, огромная толпа не выпускала нас с территории комплекса, закрывая собой выезд. Мы все запрыгнули в автобус и захлопнули двери: «ЖМИ, ВОДИТЕЛЬ, ЖМИ!».
Когда автобус тронулся с места, фанаты набросились на него, колотили кулаками в борта, выплёскивая всю злость. Концерт превратился в сущий ад, поэтому мы были рады выбраться оттуда. За два ряда от меня Майкл, бледный, как привидение, скрутился в клубочек на сидении.
«ПОДОЖДИТЕ! – заорал Марлон, - ТАМ РОУЗ»!
Мы все прилипли к окнам. Там, в бушующей толпе, пробивала себе дорогу к автобусу наша учительница, с клатчем, поднятым высоко над головой. В спешке мы забыли её, спокойно почитывающей журнал, в гримёрной. Роуз всегда носила высокую причёску в стиле семидесятых с завитками и аккуратной укладкой, но теперь весь её внешний вид красноречиво говорил о том, что она продиралась через розовые кусты. Когда она стала барабанить в двери, водитель быстро открыл их, втащил её внутрь и молниеносно захлопнул, оставив нашу взъерошенную учительницу – всю красную, с прерывистым дыханием – стоять посреди салона в проходе.
«Отлично! Не могу поверить, что во всей группе не нашлось ни одного джентльмена!» - произнесла Роуз, чеканя каждое слово.
Слава Богу, у нас не было времени на выяснение отношений. В то же мгновение водитель нажал на педаль газа, и Роуз приземлилась на переднее сидение. Потом - УДАР! – камень со звоном разбил лобовое стекло. УДАР! Ещё один. Мы все упали на пол. Это просто ужасно, находиться под агрессией толпы. Я плакал, Майкл плакал, Ренди плакал. Мы даже не могли успокоить друг друга, потому, что мы были слишком заняты, вжимаясь в пол и прикрывая головы руками.
Когда мы с горем пополам выехали за ворота, по автобусу продолжал сыпаться град Бог знает чего, и эта засада казалась нескончаемой. Пока мы добрались до относительно безопасной гостиницы, в автобусе были разбиты три стекла и сияли бесчисленные вмятины. Майкл и я дрожали, умоляя Джозефа не возвращаться туда и не давать концерт. К счастью, он объявил, что мы улетаем первым же рейсом на следующее утро.
Как только взошло солнце, мы уже были одеты и собраны и сели на трансфер до аэропорта. Пока Джек с Биллом организовывали проверку багажа, мы подошли к стойке регистрации и узнали, что драма ещё не завершена: нас встретила группа солдат с автоматами наперевес и несколько официальных лиц внятно объяснили нам, что мы не выедем из страны, пока не исполним условия контракта. Взрослые вели очень много серьёзных переговоров, которые мы не слышали, но представительная полиция была серьёзным напоминанием того, что мы никуда не едем. Весь ужас ситуации состоял в том, что нам оставалось только собрать имеющиеся вещи, и вернуться в отель ещё на 24 часа, чтобы получить, в конце концов, свой задержавшийся багаж и отыграть концерт.
Было довольно странно выступать по принуждению и это здорово угнетало нас. Это, возможно, был единственный концерт, который мы не хотели давать, но вся группа взяла себя в руки и зажгла тем вечером. Знаете, что самое странное? Фанаты круто провели время: они кричали, пели, падали в обморок и говорили, как сильно любят нас.
Мы всегда дурачились, поэтому, когда Мотаун начал сотрудничать с Ренкин ЕсСи Басс, было вполне естественно, что последние начали выпускать анимированный мультфильм – Джексон Файв. Для Майкла то, что наша настоящая жизнь превращалась в мультфильм, было большим восторгом, чем запись альбома, или, к примеру, концерт. Он постоянно прилипал к экрану телевизора в субботу утром, будь то дома или в отеле, будто это была единственно достойная для просмотра вещь в мире. Каждая серия сопровождалась нашими песнями, но они подобрали актёров для озвучивания, так что нам даже не приходилось работать над этим. Это сделало Фреда Райса из Мотауна волшебником в моих глазах. Для Майкла же мультфильм стал воплотившейся фантастикой. В этом мире, похожем на Нарнию, всё было без проблем и передряг. В его глазах мы теперь были наравне с Микки Маусом и, как истинного фаната Диснея, это его восхищало. Когда мы подросли, он начал сомневаться в успешности идеи с мультфильмом. С одной стороны, ему нравилось быть мультяшным героем, который принадлежал другому миру. А с другой стороны эти повторяющиеся серии угрожали навсегда оставить нас в положении детской музыкальной группы, и Майклу до ужаса хотелось вырваться из ограничений резинового мультипликационного тела. Если он не хотел вырастать, взрослеть, как человек, то он определённо хотел развиваться в качестве артиста.
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 9 Умножение печали
Для ребенка-звезды взросление - всегда потенциальный враг, который норовит украсть образ, на котором построена твоя мечта. Мы с Майклом боролись с прыщами: у меня, 18-летнего, они продолжали бушевать, а у 14-летнего Майкла только появились, но доставляли ему огромные неприятности. Давала о себе знать наша любовь к жирной пище и газировке в гримерке. Мы с Марлоном, у которого тоже были прыщи, принимали очередные высыпания без особой печали, и я не думал, что Майкл относится к этому как-то иначе. Я не отдавал себе отчет, что он очень сильно беспокоился о том, как прыщи влияют на его образ, потому что он никогда об этом не говорил. Мы никогда не обсуждали подобные вещи. Чем занят "крутой" мальчишка-подросток? Мы, братья Джексоны, были в этом ограничены. Мы много знали об уважении, чести и исполнительности, но не научились общаться легко и свободно. Мы говорили друг с другом только если речь шла о записи альбома, о туре, о танцах, баскетболе или о девчонках. Поэтому Майкл безмолвно страдал, когда черты его лица изменились и кожа покрылась прыщами. Он замкнулся в себе, лишь иногда делясь своим беспокойством с мамой.
Многое изменилось, но его голос стал еще лучше. Он остался достаточно высоким, но Майкл научился петь разными голосами, расширив диапазон и придав ему уникальный легкий тембр. Ходили нелепые слухи, что он получал инъекции гормонов, чтобы сохранить свой высокий нежный голос. Даже когда его учитель по вокалу Сет Риггс подтвердил, что голос у Майкла натуральный, никто не поверил. Но об этом он беспокоился меньше всего. Прыщи - вот что превратилось для него в настоящую проблему. А потом еще нос, который стал заметно шире - Майкл его ненавидел. Он действительно так возненавидел свою кожу и нос, что не мог смотреть на себя в зеркало. Это было не просто неприятие себя, типичное для всех подростков. Это переросло в настоящий комплекс неполноценности, расцветший пышным цветом. Чем больше он на себя смотрел, тем несчастнее себя чувствовал. Он стал болезненно робким и, разговаривая с кем-либо, всегда опускал глаза, чтобы избегать зрительного контакта.
Зоной комфорта для него, как и прежде, оставалась сцена или трибуна, где он давал интервью для прессы и где журналисты говорили о его "энергичности", "любознательности" и "энтузиазме". Во время выступлений все его подростковые беды были скрыты за гримом или за образом, который он создавал. Вне сцены мы беспощадно подшучивали над ним, и это лишь усугубляло проблему. Но где вы видели братьев, которые не дразнили бы друг друга? Мы все прошли через это. Когда у меня впервые высыпали прыщи, все, включая Майкла, звали меня "Бугристая Рожа" ("Bumpy Face") или "Изрезанное Лицо" ("Map Face"), а Марлона называли "Мясистые губы" ("Liver Lips"). Еще у меня была кличка "Большая Башка" - наверное, моя голова была слишком велика по сравнению с туловищем. Так что, когда Майкла стали звать "Большой нос", мы считали это своего рода признанием его нового возрастного статуса, а он упорно сопротивлялся. Но тогда мы этого не понимали.
Майкл часто вспоминал, как Джозеф пошучивал над ним и что больнее всего было слышать это из уст взрослого человека, который всю жизнь толковал нам о важности нашего внешнего вида. "Эй, Большой Нос, иди-ка сюда," - говорил Джозеф. Майкл в ответ молчал и каждый раз словно сворачивался в себя.
Однажды утром я проснулся и обнаружил у себя на бедре светлое, почти белое пятнышко, размером с горошину. Я забеспокоился и пошел к врачу. Он сказал, что это витилиго, но пока оно не распространяется, волноваться не стоит. Нам было чем заняться. По утрам мы с Майклом стоя перед зеркалом, выдавливали прыщи. Еще мы пользовались отбеливающим кремом "Nadinola" после того, как Майкл обнаружил, что после выдавливания остаются следы, которые темнее, чем цвет нашей кожи. Этот крем был для нас как волшебное средство: темные следы от прыщей постепенно светлели, тон кожи выравнивался.
Я пишу эти слова и понимаю, что один этот факт, если вырвать его из контекста, может служить подтверждением мифа о том, что Майкл отбеливал кожу, чтобы обрести бОльшую популярность - бессмысленное предположение, если учесть, что у нас и так было очень много фанов. В любом случае, крем "Nadinola" отпускается без рецепта и используется для лечения акне и нарушений пигментации кожи. Он содержит 3% гидрохинона, этого недостаточно, чтобы изменить пигментацию. Поэтому я хочу уточнить: Майкл никогда не отбеливал лицо или какую-либо часть тела, за исключением осветления темных пятен, которые оставались после прыщей. Позже, для лечения более серьезных заболеваний кожи, он использовал другие методы лечения. Его всегда задевали разговоры о том, что он пытается стать белым, особенно тогда, когда его цвет кожи стал таким, как у Ла Тойи, которая с рождения была светлее. Майкл гордился своими черными корнями и был счастлив быть черным артистом, который многого достиг, но заголовки твердили совершенно иное и это было частью взрослой жизни.
Я не думаю, что кто-нибудь из нас предвидел, что все эти болезни роста повлияют на нашу группу. В бизнесе наши хиты, сплоченность, совместная деятельность и популярность не предвещали нашего распада. И мы не производили впечатление парней, которые хотели бы жить отдельно, жениться и иметь детей. Майкл в особенности не осознавал, что несет с собой взрослая жизнь.
Желая показать нашу несхожесть в составе Джексон 5 и извлечь выгоду из вдвое большего количества фанов, мистер Горди решил, что я и Майкл должны начать свои сольные проекты. Несмотря на такую возможность, на первом месте для нас всегда была группа: Джексон 5 был нашим прибежищем, а сольные проекты - экспериментальным приключением. Мы понимали, что любой частный успех только укрепит брэнд. Сначала Майкл занял 4-е место в Billboard Hot 100 со своим хитом "Got To Be There", затем на 2-м месте оказался "Rockin' Robin". Потом первый сольный хит Майкла "Ben" стал No.1 и продался тиражом 1.5 млн копий. Я выпустил сингл "Daddy's Home" - кавер хита "Shep & the Limelites" - и он занял третью строчку, продажи составили около миллиона копий. До 1975 года мы выпустили еще несколько хитов, правда ни один из них не попал в Top 10.
Но вслед за нашим успехом я вдруг обнаружил, что пресса видит между нами конкуренцию. "Каково это, быть конкурентом своего брата? Джермейн, Майкл на первом месте, ты тоже хочешь?" Эти вопросы были древними, как пожелтевшие газеты, забытые на окне. Журналисты упустили из виду, что мы прежде всего братья, а уж потом - артисты. Майкл поддерживал меня как раньше на бейсбольном поле. Я мог на него положиться, как когда-то в Гэри, и в школе, и на сцене. Нас воспитывали так, чтобы мы подстегивали стремления друг друга, всякий раз поднимая планку. Это было здоровое соперничество, и мы делали это друг для друга. Музыке нет дела до соперничества, но мы видели, как замечания со стороны подрывали наши отношения, как братьев. Я всегда говорил, что глядя в аквариум невозможно узнать, о чем думает золотая рыбка, но люди все равно пытаются. Когда мы с Майклом взрослели, СМИ создали образ нашего "соперничества" и "зависти", от которого мы не смогли отделаться. Как и все, что оставляет отметины в нашем детстве - эмоции, чувства, опыт, шрамы - это остается с вами навсегда.
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 9 (продолжение)
Мы должны были выпустить еще четыре сингла в составе группы: Skywriter, Get It Together, Dancing Machine и Moving Violation. Мы отошли от баблгам-соула и стали петь фанк с вкраплениями поп-музыки. И хотя в среднем по миру продажи колебались в пределах отметки в два миллиона, наш успех больше не был заоблачным. Мы перестали быть постоянными обитателями Топ-10, более того, мы с трудом попали в Топ-50. По сравнению с нашим предыдущим успехом, это была неудача, которой мы не находили объяснения. Где-то между альбомами, скажем, в середине 1973 года, моих ушей впервые достиг беспокойный ропот насчет того, что команда Мотаун больше не справляется со своими обязанностями. Майкл, который начинал все больше и больше верить в свои творческие способности, говорил, что мы нуждаемся в большей свободе, чтобы писать свой собственный материал, и Джозеф к этому прислушивался. Они считали, что мы хит-мейкеры, которые выпускают мало хитов и что Мотаун недостаточно активно нас продвигает.
Я не понимал их жалоб. Зачем зацикливаться на одной-двух провальных песнях, если у нас так много других хитов? Я размышлял. Массовую истерию было не остановить: спрос на гастроли остался на прежнем уровне, толпы фанатов продолжали кричать. Вряд ли это был кризис. Как бы там ни было, мои мысли были заняты совершенно другим. После нескольких успешных ухаживаний за девушками я понял, что никто в мире не сравнится с Хейзел Горди. Я сделал ей предложение, когда она присоединилась к нам на гастролях на Восточном побережье. И она согласилась. С тех пор как мы переехали в Лос-Анджелес Джексоны были близки с семьей Горди. Теперь мы укрепили эту связь еще больше. Мы были в восторге. В то время я верил в "навсегда" и в счастливый конец. Точнее, я верил, что хорошее не закончится никогда.
Я знал, что моя семья может воспринять эту новость совсем иначе. Поэтому несколько дней я молчал и думал, как им лучше сказать. Я боялся разговора с Джозефом, потому что с тех пор как Тито женился на Ди-Ди он решил, что теряет нас, и ему было трудно это принять. Невозможно было предугадать его реакцию. Я переживал, как я скажу это Майклу, ведь мы с ним были так близки, что для него это станет ударом. Короче говоря, в нашей семье каждый брак изначально воспринимался не как союз двух людей, а как гвоздь, вбитый в крышку гроба успешной группы.
Я помню, как мысленно репетировал свой разговор, но все, что я мог себе представить - сердитое лицо Джозефа и грустные глаза Майкла. Кажется, именно поэтому я решил сперва сообщить эту новость Джозефу по телефону, когда мы были на гастролях в Бостоне (Хейзел стояла рядом со мной). К тому времени Джозеф не всегда сопровождал нас в турне. Он уже достаточно доверял действиям Мотаун и иногда пользовался случаем, чтобы отдохнуть.
Я набрал Энсино, к телефону подошла мама. Я рассказал ей новость, она была в восторге. "Джозеф всегда говорил, что эта девочка без ума от тебя, - сказала она. - Я сейчас его позову, он в саду".
Должно быть, Джозеф сдувал листья или подстригал траву, я прождал целую вечность, бросая монетки в телефон-автомат. "Мне очень жаль, Джермейн... он не может подойти к телефону. Он занят в саду". Покорность в ее голосе сказала мне все, я был раздавлен. Мистер Горди меня поддержал. Мой собственный отец - нет, и это причиняло боль.
В тот же вечер я набрался мужества и сказал братьям. "Мы уже знаем, - отозвался Майкл. - Я люблю Хейзел. Я очень рад за вас". Он улыбался и называл мою невесту "миссис G". И ни разу не сказал мне, что воспринимал женитьбу своих братьев (Джеки вскоре женился на своей девушке Энид) как измену. Немного позже мама рассказала мне об этом. "Ему это не нравится, Джермейн. Ему кажется, что все меняется и все его бросают. Следующими будут Марлон и Рэнди. Ему грустно. Он боится остаться один".
Но Майкл ничего не сказал, ни тогда, ни позже. Он спрятал подальше свои истинные чувства, не желая разрушить мое счастье или испортить важный для меня день.
Мистер Горди в роли отца невесты! Как объявил журнал "Эбони", это событие обещало стать "свадьбой века". У меня не было причин оправдываться или в чем-то себя обвинять. Это было похоже на создание нового альбома: мне надо было просто появиться, сделать свое дело и все должно было решиться само собой. В списке гостей были все сливки музыкальной индустрии. Свадьба в стиле "Зимней Сказки" проходила в отеле Беверли Хиллз: 175 белых голубей, искусственный снег и Смоки Робинсон, поющий "Starting Here and Now", написанную специально для нас. Наша с Хейзел фотография появилась на обложке "Soul and Life" под заголовком "Эксклюзивный репортаж со свадьбы".
Великий день настал 15 декабря, на следующий день после моего девятнадцатилетия. Мистер Горди передал мне свою прекрасную дочь у алтаря, сжал мою руку и подмигнул, как бы говоря: "Теперь она твоя, позаботься о ней".
День пролетел как во сне, я был так увлечен, что не видел Майкла, который сидел в одиночестве за столом в костюме шафера. Я не уделил ему внимания, хотя догадывался, что он расстроен нашим расставанием. Так или иначе, мы с Хейзел нашли дом в Бел Эйр в 15-20 минутах езды от Энсино. К тому же, мы ведь продолжали гастролировать и записываться вместе. Во всяком случае, положительным следствием стало то, что мой брак привязал нас к самому сердцу Мотаун. Я не видел обратной стороны медали. Я просто предполагал, что все были рады за меня.
Но через несколько дней Хейзел сказала мне, что ее отец получил письмо от Тито. Смысл написанного сводился к тому, что он считал несправедливым то, что нам с Хейзел была устроена такая пышная свадьба, тогда как у них с Ди-Ди все прошло намного скромнее. Или что-то в этом роде. Он упустил одну деталь: мистер Горди оплатил нашу свадьбу как отец невесты, а не как президент Мотаун. Но это не мешало им считать, что я получаю от босса какие-то привилегии.
Я ни секунды не сомневался, что письмо написал не Тито. Мужчин мало волнует организация свадьбы (их жен - да). Но все-таки он подписал письмо и это меня покоробило, хотя я ему ничего не сказал. Я смахнул его слова под тот же ковер, где Майкл хранил свои чувства о разрушительном действии брака. Мы не любили конфронтацию. Мы прятали свои скелеты подальше в шкаф, у нас всегда были претензии друг к другу, но мы игнорировали их, дабы не разжигать конфликты. Худой мир лучше доброй ссоры - так говорила мама, Джозеф считал с точностью до наоборот. Похоже, наша с Хейзел свадьба также всколыхнула и семью Горди, и весь Мотаун. Как выяснилось, Марвин Гэй - гений, которого погубила собственная расхлябанность, ставший дядей Хейзел после женитьбы на сестре мистера Горди, Анне - тоже был обеспокоен. Позже я узнал (и Дэвид Ритц - его доверенное лицо и соавтор книги "Sexual Healing" - это подтвердил), что он был обеспокоен тем, что "в семью пришел новый певец". "Это все часть плана Берри, чтобы меня заменить", - говорил он. И это были слова артиста такого невероятного уровня! Марвин беспричинно убедил себя, что теперь я стану любимым сыном в семье Мотаун.
Оглядываясь назад, трудно поверить, что моя любовь к Хейзел вызвала такое недовольство. К счастью, я был слишком поглощен своим счастьем, чтобы обращать на это внимание.
Если Майклу когда-либо и нравилось его отражение в зеркале, то это были минуты, когда он танцевал. Для нашего сингла 1974 года "Dancing machine", занявшего вторую строчку в чартах, он хотел попробовать какой-то "особенный", идеальный танец под названием "Робот", который он подглядел в уличном театре. Каждую свободную минуту он тренировался перед зеркалом то в Хейвенхерсте, то в студии, вероятно, что и перед сном тоже. Его первые попытки выглядели неуклюжими и бессвязными, но когда он, наконец, показал нам отшлифованную версию, это было потрясающе. Казалось, у него колесики на ступнях и электрический привод в суставах. Он стал радиоуправляемым. "Робот" был первым движением, которое стало узнаваем задолго до "Лунной походки". Но когда он впервые показывал его в "Dancing Machine" на шоу Soul Train, никто не знал, как все пройдет. Что я могу сказать - посмотрите на YouTube, и вы увидите волнительный момент, когда Майкл впервые бросил свою шляпу на сцену, это движение знаменовало появление самого талантливого танцора нашего поколения. Ребятишки в Лос-Анджелесе разучивали движения "Робота". Мы снова вернулись в Тор 10. "Вот она, сила танца и телевидения", - говорили мы, делая себе заметки на будущее.
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 9 (продолжение № 2)
В 1974 году Майкл получил шанс выступать в Лас-Вегасе, пойти по следам Сэмми Дэвиса-младшего - мы задумали сделать полноценное эстрадное представление в стиле настоящего Вегаса. Мы были представлены как "The Jacksons" и решили, что Ла Тойя, Джанет и Ребби тоже будут выступать вместе с нами в MGM Grand в течении двух недель. Нам выпало редкое удовольствие 14 дней находиться в одном городе, на одном месте, наконец у нас появилась возможность распаковать чемоданы. Что еще делало это шоу особенным - то, что мы, Джексоны, сделали его сами, без участия Мотаун. Братья были постановщиками, Джозеф организатором и управляющим. Мы превратили варьете-программу в настоящее шоу, с музыкой, степом, актерской игрой и комедийными скетчами в сопровождении струнных и духовых инструментов. Все девять братьев и сестер развлекали на этот раз не орущих фанатов, а разношерстную толпу туристов. Мы были полны сумасшедшей энергией, словно опять вернулись в дни нашего детства на Джексон-стрит, и нашли сцену, где можно было выпустить пар. Особенно приятно, что вместе с нами была Ребби, которая раньше всех покинула семью. Мы испытывали гордость от того, что каждый вечер на сцену выходили не только пять братьев, но вся наша семья. Эти шоу были очень полезны для Майкла, ведь он получил уникальную возможность экспериментировать со своим изменившимся голосом и своими разнообразными талантами, это рождало новые творческие планы.
Это была его идея, чтобы Джанет сыграла Мэй Уэст в скетч-попурри из песен, которые они исполняли вместе с Рэнди: они играли взрослых мужчину и женщину. В песне "Love Is Strange" был момент, когда Рэнди обращается к ней, а она его игнорирует, он со злостью выкрикивает ее имя. Затем музыка остановилась, Джанет повернулась и подошла к нему, виляя бедрами под удары барабана. Потом она (какая прелесть!) положила руку на бедро и промурлыкала: "Мы могли бы иногда встречаться".
В каждом шоу ее появление вызывало шквал аплодисментов. Люди заговорили о Джанет Джексон, и мы поняли, что наша маленькая сестренка - неплохая артистка. Ла Тойя тоже участвовала в шоу. Вместе с Майклом, Марлоном и Ребби она танцевала "Fever" Пегги Ли. Шоу заканчивалось нашим общим танцем - семейной чечеткой. Зал аплодировал, мы раскланивались и улыбались, держась за руки и чувствуя, что все мы - одно целое. Если бы меня попросили выбрать только один кадр из того времени, я бы сохранил эти улыбки, нашу радость от того, что мы занимаемся любимым делом - развлекаем публику. Мы отлично справились с толпой в Вегасе, нас пригласили выступить еще несколько раз. Но затем постепенно все стало меняться.
Я стал понимать, что что-то идет не так, когда заметил, что при моем появлении в гримерке братья прекращают разговор и начинают делать вид, что читают свои журналы. Майкл выглядел сконфуженным, в воздухе повисало неловкое молчание. Обстановка была, по крайней мере... странной. Я убеждал себя, что в этом нет ничего страшного, братья просто жалуются на мистера Горди и не хотят говорить об этом при мне, чтобы не ставить меня в неловкое положение.
Иллюзию единства нашей семьи вдребезги разбил один телефонный звонок. Позвонила мамина подруга и сообщила, что у Джозефа есть любовница. Больнее всего то, что эта женщина однажды была в нашем доме по приглашению матери и даже положила глаз на Джеки. Как всякая обманутая женщина, мать была опустошена, расстроена, сбита с толку, она мучила себя вопросами "когда" и "где". Всю свою жизнь она была в тени, не думая ни о чем, кроме семьи, и этот звонок был для нее как гром среди ясного неба.
Мы с Хейзел были в Филадельфии, но я знал от других, что в Хейвенхерсте дела плохи. Джанет и Ребби умоляли мать "бросить его, развестись" и не терпеть этого "грязного ничтожного подонка". Джанет кричала ему в лицо, сколько боли он причинил всем нам - и Джозеф ее слушал. Майкл плакал от обиды и гнева и тоже потихоньку советовал матери вышвырнуть отца. Джозеф потерял уважение, которое долгие годы воспитывал в своих детях. Его действия противоречили понятиям о верности и порядочности - семейным ценностям, которые он нам прививал. Сгоряча мать собрала чемоданы и была готова его бросить. Но в конце концов она осталась верна своим старомодным религиозным взглядам, что прощение и время могут восстановить семью. "У меня нет сил бороться, нет места для мерзости и я верю в Господа", - сказала она.
Из всех приглашений и вечеринок, на которых мы побывали, самым запоминающимся оказался тот день, который мы провели в 1975 году с Бобом Марли и "Wailers" в их музыкальной гавани по адресу 56 Hope Road, Кингстон, Ямайка. В тот год увидел свет "No Woman No Cry", ставший настоящим открытием в Америке и по всему миру. Нас пригласили выступить на концерте в поддержку тогдашнего лидера оппозиции Ямайки, главы Лейбористской партии Эдварда Сэага. С нами была мама и наши жены. Мама напомнила нам, что не каждый день выпадает шанс пообщаться с Бобом Марли - она любила рэгги. Мы проехали через ворота, раскрашенные во все цвета радуги и остановились у дома с черепичной крышей, расположенного посреди манговых деревьев, раскошных пальм и прочей зелени. Вокруг катались на велосипедах дети. Мы "вошли внутрь" и увидели земляной пол: ни половиц, ни ковра, только земля. Это стало итогом волнений нашего земного дня.
"Круто, парни, что вы приехали... Оставайтесь сколько хотите", - сказал Боб, весь такой хорошо воспитанный растаман со спутанными дредами, в расклешенных джинсах и безрукавке. Мы сидели и говорили о силе деревьев, о Матери Земле и о Джеймсе Брауне. Мы были слишком вежливы, чтобы спросить его об этом непонятном запахе в воздухе (он был похож на запах крыс). Он слишком уважал нашу невинность, чтобы объяснить, что это запах марихуаны.
Было довольно волнительно попробовать напиток, которым он нас угощал: мутная, грязная жидкость в пластиковой бутылке. "Мы должны это пить?" - спросил Майкл. Ребята из "Wailers" засмеялись. Было неловко отказываться, и мы держали бутылку, как пробирку на уроке химии, разглядывая хлопья, которые плавали в мутной воде. К счастью для всех нас, бутылку держал Майкл и все взгляды устремились на него.
"Это травы со специями", - заверил кто-то. "Это волшебное очистительное лекарство для лечения всех недугов. Очень полезно", - добавил другой.
Майкл наклонил бутылку, окунул палец в жидкость, нерешительно лизнул его... и его лицо вытянулось в гримасе, которая сказала больше, чем нам надо было знать: это не лучше, чем касторка Джозефа. Нам ловко удалось убедить хозяина, что мы возьмем эту чудо-жидкость с собой, "чтобы выпить позже".
Мы получили кучу удовольствия, общаясь с жителями Ямайки, которые в те времена переживали бурные и зачастую жестокие политические баталии. Боб был первопроходцем, как музыкант и гуманист, с его лирическими посланиями о любви, мире и гармонии. Примерно три года спустя он выступил в Кингстоне и спел "One Love, One Peace". Там он блестяще справился с ситуацией встречи на сцене противоборствующих сторон. Тогда премьер-министр и лидер Народной Национальной Партии Майкл Мэнли пожал руку лейбористу Эдварду Сэага. Этот хрупкий мир продлился недолго, но Майкл убедился, чего можно достичь с помощью музыки, а не политики. "Это именно то, чем я хочу заниматься, - говорил он. - Я хочу создавать музыку, которая изменит мир к лучшему."
Где-то в 1974-75 году мы были на Ямайке, когда наши жены - Хэйзел, Ди-Ди и Энид - прилетели к нам, чтобы скрасить однообразие, которое иногда бывает на гастролях. Майкл был гостеприимен и вежлив, но все-таки немного раздражен таким развитием событий. Это разрушало наше единство, это отвлекало наше внимание. Это значило, что мы с ним больше не живем в одной комнате. Думаю, это также умеряло наш пыл, ведь то, что происходило на сцене, вызывало ревность наших жен. Но, как оказалось, такого рода ревность была еще самой малой из наших забот.
Проблемы начались в тот день, когда мы прибыли на Ямайку. К аэропорту подъехал черный лимузин и Тито с Ди-Ди, которые шли впереди всех, запрыгнули в него.
"Вы мистер и миссис Джексон?" - спросил шофер. "Да". "Вы... мистер и миссис Джермейн Джексон?" "Ой... нет... извините", - сказал Тито.
И они с Ди-Ди пересели в автобус, припаркованный позади. Мы с Хэйзел сели в лимузин и тот медленно двинулся с места.
Такого рода вещи стали происходить с тех пор, как я женился на Хейзел: куда бы мы ни ехали, мистер Горди хотел, чтобы его дочь ни в чем не нуждалась, поэтому заказывал для нее отдельную машину с усиленной охраной. Что я должен был делать? Сказать боссу, чтобы он прекратил поступать как отец? Оставить мою жену путешествовать в одиночку, а самому уехать с братьями и их женами? Я оставил все как есть и надеялся, что проблем не будет. Но я принимал желаемое за действительное, потому что остальных жен это задевало. Именно они, а не братья, возмущались привилегиями, которые получала Хейзел. И это могло привести к разногласиям там, где раньше никто и подумать не мог о зависти. В конце концов что-то должно было случиться, и это случилось в аэропорту перед вылетом домой. Во время регистрации Энид, жена Джеки, говорила очень громко. Она никогда не пыталась поговорить с Хейзел с глазу на глаз, а сейчас продолжала что-то громко говорить, явно желая быть услышанной.
Когда Энид в очередной раз начала жаловаться, Хейзел отрезала: "Какая досада, Энид!" "Джеки!- взорвалась Энид. - Ты слышишь, что она такое говорит?" "Замолчи, Энид", - ответил Джеки, раздраженный не меньше остальных.
Любой мужчина знает, что это было худшее, что он мог сказать, с этого все и началось. Джеки, разозлившись, оттолкнул ее и она упала. Майкл был подавлен. "Раньше такого не было, раньше нам было весело", - повторял он. Он ненавидел раздоры, и этот эпизод только подтверждал его точку зрения: жены всегда драматизируют ситуацию, ссорятся по пустякам и сводят с ума. Слухи о том, что Хейзел вмешивается в наши репетиции, были смехотворны. Никто из братьев не потерпел бы этого. Особенно Майкл.
Ему хватало борьбы с завистью и за пределами репетиций. Он даже подобрал выражение для жен и их назойливости. Цитируя Библию, он называл их "когтистыми вероломными маленькими павлинами" - так описывается женщина, которая была подослана, чтобы шептать Моисею на ухо. Жены были причиной распада многих групп: у каждой из них было собственное мнение, чем должны заниматься их мужья. Именно такое положение вещей заставило Майкла поклясться, что он не женится, пока не найдет по-настоящему родственную душу, свою вторую половинку. Кроме того, впереди его ждало еще много вершин, которые следовало покорить, и он не хотел, чтобы ему кто-то мешал. Тот случай в аэропорту был лишь одним из многих в конце 70-х. В конечном счете, в 1983 году он написал об этом песню "Wanna Be Startin’ Something". Вслушайтесь в ее слова, и вы поймете, что Майкл думал о женах, которые всегда все драматизируют.
В середине 70-х годов Мотаун изо всех сил пытался сохранить свою семью. В продвижении и продаже записей царило затишье. "Four Tops" и "Gladys Knight & the Pips" сменили лейбл (вслед за ними ушли "Temptations"), а Марвин Гэй последовал примеру Стиви Уандера, взял контроль над репертуаром в свои руки и создал незабываемый альбом "What's Going On". Когда он был выпущен, Майкл назвал его "настоящим шедевром" и поставил на полку в Хэйвенхерсте - чтобы восхищаться и подражать. Он и сейчас находится на том же самом месте, куда его поставил Майкл.
Тогда нам казалось, что многие обрели новое вдохновение, поменяв руководство или получив больше свободы. Только не "Jackson 5". Майкл всегда говорил: "Каждый из нас - капитан своего корабля". После творческих просторов Вегаса Мотаун показался нам душной пыльной комнатой. Нас заставляли чувствовать себя младенцами, неспособными творить, в то время как у Майкла было полно идей для новых песен в голове и на бумаге, и братья начали всерьез опасаться, что "корабль Мотаун идет ко дну".
Затем последовал трудный разговор с мистером Горди (меня на него не пригласили), где уже Майкл, а не Джозеф, требовал большей свободы. И ему отказали. Мистер Горди считал, что мы все еще не сможем обойтись без Корпорации, и Майкл расценил это как недоверие. Я не вмешивался, надеясь, что все уладится само собой. Майкл любил мистера Горди и знал, каким он может быть упрямым. Но если бы Майкл выждал пару дней, он бы сдался. Точно так же, как тогда, когда он сперва отмахнулся от предложения Сюзанн де Пасс подписать с нами контракт. Так же, как он сдался, когда Марвин Гэй (а еще раньше - Стиви Уандер) попросил большей свободы в написании песен. Мистер Горди был упрямым, но рассудительным. Ему просто надо было дать время.
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 10 Пути расходятся
«Я хочу, чтобы ты приехал без Хейзел», — заявил Джозеф.
Я ехал на машине к своему шурину Терри, у него был выпускной вечер в колледже, когда в моей машине зазвонил телефон (телекоммуникационное устройство было установлено между передними сидениями). Благодарая чудесам современной технологии я стал достижим в любом месте и в любое время — и теперь в любое время мог раздаться звонок с из Хейвенхерста с требованием явиться "сию же минуту".
По команде я развернулся и направился в Энсино. Хотя Джозеф и утратил наше уважение из-за его похождений, но его требования все еще имели вес. Когда я услышал нетерпение в его голосе и фразу «без Хейзел», мое сердце сжалось. Я инстинктивно чувствовал, что наступил день, когда мне предстояло принять решение насчет Мотаун. Но чего я не предполагал, так это того, что решение было уже принято.
Слава богу, когда я приехал, все разъехались. Было тихо, даже собака не лаяла во дворе. «Я в своей комнате!» — прокричал Джозеф.
Я вошел и увидел его откинувшимся на кровати, голова опиралась на спинку, а ноги были на полу. Непреклонное выражение лица говорило: «Ты сделаешь так, как я скажу, Джермейн». На цветастом пуховом одеяле рядом с ним веером раскинулась пачка контрактов, развернутых на странице с подписью.
Я подошел, заглянул в один из них, где было написано мое имя, и увидел, что это было соглашение с CBS Records Group. Внутри у меня все оборвалось.
«Мы собираемся перейти в CBS Records. Ты должен это подписать», — сказал Джозеф, указывая на то место, где должна была стоять моя подпись. Он сказал, что нам невероятно повезло. «Ты будешь записывать свой собственный материал, и ты сам сможешь его продюсировать», — продолжал он, зная, что это именно то, чего нам всем так хотелось.
У меня закружилась голова. Ты заключил соглашение за моей спиной? Когда? Как отреагировали на это братья?
«А Майкл подписал?» — спросил я. «Да» — он протянул мне контракт Майкла.
Я был потрясен и опустился на кровать. «Я этого не подпишу», — сказал я.
Джозеф встал, обошел вокруг меня. Это был первый случай в моей жизни, когда я посмел возразить отцу, ни один из нас не мог в это поверить. Я смотрел на него, на лице у него были горечь и недоумение, куда подевались преданность и семейная сплоченность, которым он нас учил. Джозеф, похоже, считал, что в моей жизни просто не могло быть никаких других ценностей, кроме группы.
«Подпиши это», — сказал он.
Я думал о моей жене, Хейзел, и о моем приемном отце, мистере Горди, и обо всем, что он сделал для нас в личном и профессиональном плане. О семье Горди. О семье Мотаун. И, черт побери, я думал о нашей семье. «Я должен вызвать своего адвоката», — сказал я и выскочил из комнаты. Джозеф не двинулся с места.
Как в тумане я добрался до ресторана в Беверли Хиллз, где Хейзел все еще праздновала со свои братом окончание колледжа. По дороге мысли о Майкле не оставляли меня. Он любил мистера Горди и поддерживал близкие отношения с Дайаной Росс. Как он мог бросить «семью» и переметнуться в другую компанию? Хорошо зная его, я не мог представить, что он бросает Мотаун по собственной воле. Я был в этом абсолютно уверен.
Он пояснил в биографии "Лунная походка": «Я знал, что наступило время для перемен, и мы выиграли после того, как мы решили попытаться начать заново с другим лейблом…»
Финансово, да, они выиграли. Когда директор CBS Рон Алексенберг предложил около 20 процентов роялти по сравнению с двумя процентами, которые платили нам Мотаун, плюс миллион долларов авансом, Джозеф никогда бы не отказался, к тому же это позволило ему заново утвердить в группе свое влияние. Но Майкл скрыл одно обстоятельство: каким образом была получена его подпись. Правда оставалась неизвестной до того момента, когда в 1984 мы поехали в тур Victory. «Ты не представляешь, как я был зол, — сказал он. — Я даже не знаю, каким словом назвать Джозефа после этого».
Чтобы его уговорить, наш отец использовал мечту всей жизни Майкла. Он сказал, что если Майкл подпишет этот контракт, то он устроит ему обед с его кумиром, Фредом Астером. После этого обещания, я знаю, Майкл должен был схватить ручку и тут же все подписать. Но этот обед так и не состоялся, и Майкл не мог поверить, что отец просто манипулировал им, давая обещание, которое не собирался выполнять. А его подпись отец использовал, чтобы повлиять не меня. Но меня вовсе не удивляет, почему Джозеф была так заинтересован в переходе именно на CBS Records, ведь их новый президент Уолтер Етникофф имел в индустрии репутацию такого человека, что по сравнению с ним Джозеф выглядел просто душкой. Почему? Он сам ответил на этот вопрос в своей биографии: «Я общался со своими артистами методом кнута и пряника, предпочитая кнут, — написал он в 2004. — Я начал воспринимать себя как звезду. Как у большинства звезд, мое самомнение опасно раздулось… Но я хотел еще большего. Чтобы мой стол ломился и били фонтаны из шампанского, чтобы мне льстили, власть в корпорации, доступные женщины… все это доставалось очень легко». Я бы не смог лучше проиллюстрировать разницу между мистером Горди, Мотаун и Етникофф, который воплощал в себе все худшее, что есть в Голливуде. Что касается Джозефа, он не мог понять, что CBS/Epic, не имея никакого отношения к тому, чего мы уже достигли, не будет заботиться о нас: они просто хотели заполучить раскрученных артистов с именем, сделать нас своей собственностью, чтобы потом хлестать плеткой.
Итак, я прибыл в ресторан и увидел Хейзел и мистера Горди, который тоже был там. Наверное, мое лицо рассказало о том, что я недавно пережил. Он поднялся из-за обеденного стола и подсел ко мне в баре. Когда я рассказал ему все, его лицо потемнело. «Что ты собираешься делать?» — спросил он.
«Они сказали, что корабль Мотаун дал течь», — ответил я, не глядя ему в глаза.
Но самообладание быстро вернулось к нему, и он был достаточно великодушен, чтобы принять эту потерю для Мотаун. «Я не собираюсь на тебя давить и спокойно отнесусь к любому решению, которое ты примешь», — сказал он.
Мне было трудно собраться с мыслями, поэтому я сказал мистеру Горди то, что подсказывало мое сердце: «Даже если корабль Мотаун дал течь, я хочу остаться и помогать ему держаться на плаву».
Он поверил в нас, когда мы были ничем, и для меня этот груз признательности перевешивал все доллары CBS. Мистер Горди сочувственно улыбнулся, встал, похлопал меня по плечу и сказал, чтобы я отправлялся домой и подумал обо всем этом не торопясь.
Еще один разговор в Хейвенхерсте с Джозефом и Мамой подтвердил, что ничего не изменились. Предложение мистера Горди («Мы сделаем все, что вы хотите, потому что мы хотим, чтобы вы остались в Мотаун») не смогло их поколебать. В таком случае группа «Джексон 5» переходит на новый лейбл без меня, сказал Джозеф.
Он снова затянул свою обычную мантру: семья должна быть самой важной вещью на свете; все остальное приходит и уходит, но твои братья, сестры и родители всегда будут с тобой. Семья — наш маяк, убежище от всех бед, штаб-квартира, святилище и королевство. «Ну и что ты собираешься делать?» — спросил он.
«Мне не нужны «Джексон 5» без Мотаун», — ответил я.
Он взорвался: «ЭТО МОЯ КРОВЬ ТЕЧЕТ В ТВОИХ ЖИЛАХ, А НЕ МИСТЕРА ГОРДИ!»
Я пытался объяснить: «Мистер Горди привез нас в Голливуд, — сказал я. — Он открыл для нас мир. Он положил стейки в наши тарелки и вставил зубы в наши рты!»
Мама решила меня успокоить, напомнив, что мы ели стейки и в Гэри, и что зубное протезирование, которое помогло Тито и Джеки исправить сломанные зубы, «окупилась мистеру Горди стократно».
В отчаянии я хотел поговорить с Майклом, но что бы это изменило? Теперь между мной и моими братьями словно выросла невидимая стена, к тому же все контролировал Джозеф. Я понял, что это бесполезно. Вернувшись домой, я попросил совета у Хейзел. Не знаю, как без нее я бы пережил то время, и в тот день она дала мне ясный ответ. «Я замужем за тобой, а не за бизнесом своего отца, — сказала она. — Что бы ты ни решил, я поддержу тебя во всем». Я серьезно задумался над тем, что я собираюсь делать дальше, и попросил время у «Джексон 5», чтобы я смог принять решение.
К тому времени Хейзел и я переехали в Бель Эйр, на ранчо «Тысяча Дубов», к северо-западу от ЛА. Дом был построен Полом Уильямсом, усадьба включала участок на 46 акрах, с 12 лошадями, 11 собаками, утками и лебедями в пруду — и пума в загородке. Мы приобрели Шебу детенышем, она была свидетельством того, что мое увлечение разведением экзотических животных со временем только росло. Хотя мне еще трудно было конкурировать с нашим соседом, Дином Мартином: он держал медведя, который наводил страх на всю долину. В общем, нам принадлежал участок земли, затерянный в Затерянной Долине.
Наше ранчо соседствовало с заповедником, и все-таки там было не лучшее место для медитации, по сравнению с побережьем Тихого Океана, поэтому мы любили проводить время в нашем пляжном доме на побережье Ла-Коста в Малибу Наш балкон и окна выходили прямо на пляж, а спиной дом стоял к шоссе Pacific Coast Highway. Не знаю, сколько дней я провел, наблюдая рассветы и закаты и обдумывая свое будущее. Наконец, когда я в очередной раз сидел на пляже, Хейзел позвала меня к телефону. Это был ее отец.
«Джермейн, — сказал мистер Горди, — мне только что звонил Майкл, он хочет, чтобы ты приехал». Братья до этого уже отыграли без меня несколько концертов в разных городах, но Майкл хотел, чтобы я был рядом с ним на Музыкальной Ярмарке в Вестебери на Лонг-Айленд. По словам мистера Горди, он сказал: «Пожалуйста, передайте Джермейну, что я буду его ждать. Я скучаю по нему. Мне тяжело, когда я не вижу его на привычном месте по левую руку».
В автобиографии Майкл написал об этом так: «Это причиняло мне боль… Я привык, что рядом со мной всегда стоял Джермейн. Когда я впервые вышел на сцену без него… я чувствовал себя совершенно беззащитным…»
Мистер Горди посоветовал мне: «Он твой брат, — сказал он, — он нуждается в тебе. Поезжай и поддержи его».
В телесериале 1992 года, который рассказывал нашу историю, меня изобразили беззаботно гуляющим по пляжу на Западном Побережье, в то время, как Майкл выступал на Восточном. В других письменных источниках биографы вообще превратили всю эту ситуацию в фантастический комикс. На самом деле тогда я сел на самолет до Нью-Йорка, чтобы присоединиться к своим братьям. Хейзел осталась дома, и со мной поехал кто-то из Мотаун, чтобы «защитить артиста мистера Горди и его интересы». В полете все, о чем я мог думать, почему Майкл позвонил мистеру Горди. Это был смелый поступок, и я уверился в двух вещах: он сделал это без ведома Джозефа; Майкл хотел, чтобы мистер Горди знал, что с его стороны не было никакой враждебности, что он по-прежнему испытывает к мистеру Горди доверие и уважение.
Мой страх утихал по мере того, как самолет приближался к Лонг-Айленд. Меня не заботило, что скажет Джозеф, он мог подумать, что я на коленях приполз просить прощения. Все, чего я хотел — увидеться с моими братьями. Не было жарких объятий, когда я появился в отеле перед вечерним шоу, но когда Майкл меня увидел, его лицо засияло улыбкой. Я думаю, некоторые чувства не нуждаются в том, чтобы выражать их бурно. Мы начали разговор. Он сказал, что не может себе представить дальнейшую работу на сцене без меня. Я сказал, что не могу себе представить дальнейшую жизнь в Мотаун без моих братьев. Но постепенно нам пришлось вернуться в реальность: для меня это означало сохранять свою позицию и верность Мотуан; для него это означало смирение с коллективным решением, которое было уже принято. Постепенно нам пришлось признать, хотя до полного осознания этого факта было еще далеко, что игра окончена.
Мысль о том, что наши пути расходятся, была невыносимой. Я плакал. Майкл плакал тоже.
Джозеф прервал наш разговор и спросил, что я собираюсь сейчас делать. «Я не собираюсь выходить на сцену», — ответил я.
В этот момент стало ясно, что мое появление всех ввело в заблуждение, они подумали, что я приехал для того, чтобы выступать. До шоу оставалось около часа, Джозеф побагровел от злости. Остальные братья обвиняли меня в том, что я их обманул. Я хотел было сдаться, запрыгнуть в сценический костюм и схватить ближайший бас, но инстинкт, толкавший меня назад, был сильнее. Помню, как я стоял и смотрел на них, удаляющихся в нимбе славы, который меня больше не окружал. Дойдя до конца коридора отеля, Майкл оглянулся, гримаска боли на его лице убила меня. Хмурый взгляд Джозефа подытожил: «Если ты не с нами, ты против нас. Это твой выбор».
Я чувствовал себя виноватым; я чувствовал себя так, будто я подвел их всех, но выйдя на сцену, я бы ввел в заблуждение фанатов. В итоге братья наняли бас-гитариста из оркестра, чтобы их было пятеро, и концерт на Музыкальной Ярмарке в Вестбери прошел без меня. Я остался в отеле и завалился спать в отдельном номере, впервые совсем один с тех пор, как я трехлетним попал в госпиталь. Наверное, именно воспоминания такого рода убивали меня больше всего, мне было о чем жалеть.
На следующее утро я присоединился к братьям в офисе CBS Records на Манхэттене. Должно быть, с началом нового дня в Джозефе проснулась новая надежда, что я изменю свое решение, когда услышу блестящий стратегический план нашего возвышения. Но мне было просто любопытно послушать, что они скажут. Я шел на эту встречу как на разведку. У меня сохранилось лишь одно воспоминание от нескольких часов, проведенных в офисе, когда один из агентов отдела по работе с артистами, одетый во все белое, под цвет его отбеленных зубов, расписывал их вселенские планы, и в конце концов договорился до того, что «они собираеются сделать нас такими же популярными как Битлз!»
Я посмотрел на Джозефа. Посмотрел на моих братьев. Никакой реакции. Тогда я сказал это за них: «Но мы "Джексон 5". Мы заткнули Битлз за пояс по количеству песен на первой строчке чартов». Все головы повернулись ко мне. «Мы уже дважды Битлз», — уточнил я.
Это переключило менеджера. Он аккуратно замял неловкость, которую сам же и создал, и навешал нам на уши столько лапши, что не хватало вилок ее снимать (дословно по тексту: вдул столько дыма в наши задницы, что он начал выходить у нас изо рта)). После этого они хотели повезти нас куда-то, чтобы «встретиться с некоторыми людьми», но я соблюдал осторожность из-за фотографов, толпившихся вокруг здания. Я понимал, что они не упустят шанс заснять всех пятерых братьев вместе в CBS Records. Многие хотели увидеть такую фотографию, когда уже просочились тревожные слухи о распаде группы. Я вышел из здания, попрощался и в тот же день улетел в ЛА.
Было очевидно, что наши пути окончательно разошлись. Высказывались предположения, что из-за моего ухода группа развалится, но я никогда так не думал, и я не пытался их развалить. Не я бросил их - это они бросили меня. Он бросили «дом» — и я буду настаивать на этом, пока не умру. Нет смысла вспоминать все ужасные юридические разборки, которые последовали позднее между Мотаун, Джозефом и CBS. Я прочитал, что мистер Горди оценил свой ущерб в сумму от 100 до 150 тысяч долларов. Я никогда не видел подтверждения этим цифрам — я просто знаю, что это должно было быть дорогостоящим решением, и что Мотаун заявил свои права на коммерческое название «Jackson 5». Братьям пришлось назваться «The Jacksons». Рэнди, ему было 11, занял мое место.
За шесть лет, если верить Джозефу, мы записали в Мотаун более 400 песен, но выпустили меньше половины из этого количества. Где-то существует неизданный архив. Я не подсчитывал. Но я хорошо помню тысячи тысяч часов в студии, плюс все время, которое мы провели на сцене и путешествуя по миру. Это принесло нам наибольшее удовольствие, самые запоминающиеся моменты и самые счастливые воспоминания в нашей жизни. Если бы я мог выкупить их назад на аукционе, вернуть это время, за это я отдал бы все, что было потом.
Для меня наступили трудные дни, такой депрессии я не испытывал больше никогда, вплоть до июня 2009 года. Чувство одиночества, потерянности было очень сильным. Я мог бы сказать, что чувствовал себя так, будто потерял правую руку, но это было бы неправдой - мне казалось, что я потерял все конечности разом. Да, у меня была Хейзел, но дружба моих братьев определяла того, кем я был, это было почти все, что я знал в жизни. И когда все вдруг рухнуло, я начал распадаться на части.
Хуже всего было то, что в 1976 году братья не хотели со мной разговаривать в течение шести месяцев. Только Мама поддерживала связь по телефону, желая меня подбодрить, в чем я очень нуждался тогда. Это был не просто уход из группы, меня заставляли это прочувствовать как отпадение от божьей милости, как отлучение от церкви. Мое еженедельное содержание и выплаты роялти приостановили, подозреваю, не обошлось без Джозефа — он решил проучить меня от имени всей семьи.
Пару раз случалось, мне домой звонил Джозеф: «Как твои дела, Джермейн? Как поживаешь? Что кушаешь?»
Это были дурацкие вопросы, учитывая, в каком достатке я жил, но я никогда не принимал его издевки за чистую монету. Несмотря на насмешливый тон, Джозеф на самом деле хотел убедиться, что у меня все нормально. По крайней мере, я хотел бы так думать.
Хейзел сказала, что мое состояние "безрукости" длилось месяцами, но это уже почти стерлось из моей памяти. «Твоя депрессия меня пугала, — рассказала она недавно, чтобы освежить мою память для книги. — Ты целыми днями бродил по пляжу и не хотел никого видеть. Ты ходил и плакал, и не было никого, что мог бы вытащить тебя из этой ямы. Все, что я могла сделать, это держать тебя за руку и плакать вместе с тобой».
Я мог бы сказать, что время затянуло все раны, но это не так. От стресса у меня выпали волосы, больше чем на четверть макушки я стал лысым. Я пошел показаться дерматологу и «эмоциональному доктору», и они оба спросили, была ли недавняя травма в моей жизни. Я, видимо, попал именно к тем двум врачам в Голливуде, которые не читали газет.
Но фанаты прессу читали, и вскоре я оказался изгоем. Было несколько случаев, когда фанаты Джексон 5 подходили ко мне на улице и говорили: «Мне не нужен твой автограф. Ты ушел из группы — ты предал своих братьев!» Может быть вы сможете понять мои чувства: после всей лести и восхвалений, после фанатичного обожания, для меня это был сокрушительный удар в челюсть.
Позитивом в этом темном периоде, ведь я оставался артистом, было то, что порой эти настроения могли найти себе выход в песнях. Мой первый опыт одиночества вдохновил меня написать «Lonely Won’t Leave Me Alone», выпущенную в моем альбоме «Precious Moments» в 1986 году.
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
Глава 10 (продолжение)
Но думаю, что песня, которая точнее всего рассказывает о том времени и годах, последовавших за ним, это «I’m My Brother’s Keeper». Я раскрыл мою боль в этой песне, как одну из страниц в старом дневнике, который ты написал ребенком: «It’s been five years or more since we’ve sung our song/ And I wonder why we took so long/ Through all the pain and the tears that I cried/ Our dream never died inside...» (Прошло пять лет или больше с тех пор, как мы пели нашу песню/ И я не могу понять, почему мы так долго проходим/ Через всю боль и слезы, которые я выплакал/ Внутри нас наша мечта никогда не умирала…) Поищите на ютьюбе, она навсегда останется песней, которая напоминает мне о расставании с Джексон 5.
Однажды днем Хейзел решила вытащить меня из дома и попросила походить с ней по магазинам на Родео Драйв, в Беверли Хилз. Пока мы там были, мы случайно столкнулись с Джином Пейджем, правой рукой Барри Уайта — композитором и продюсером, чье чуткое руководство и искусные аранжировки являлись основой многих воздушно-нежных песен Барри. Этим вечером у Барри была вечерника, и Джин пригласил нас пойти туда вместе с ним. Это оказалось одной из самых удивительных встреч в моей жизни.
Барри жил в Шерман Окс, и его огромный сад — дремучие тропические заросли с великолепным водопадом — был полон самыми интересными людьми, связанными с музыкальной индустрией. Барри, улыбавшийся от уха до уха, поприветствовал нас возле дверей, и почти весь вечер мы провели, сидя в библиотеке. Мы стали друзьями на всю жизнь и поддерживали отношения до дня его смерти.
Он был прекрасным человеком с большим сердцем, и очень мудрым. Он знал, как затронуть людские души своими стихами, в то время мы разделяли с ним страсть к домам на колесах, лошадям и сидению под телевизором, чтобы посмотреть «Десять заповедей» снова и снова. Мы смотрели эту классику столько раз, что наизусть знали все реплики.
Барри дал мне совет насчет моего странного положения, и он был бесценным. Я потерял счет часам, когда я надоедал ему со своей дилеммой, даже после того, как решение было уже принято. «Это тест на характер, — сказал он, — сможешь ли ты выстоять и защитить то, во что мы верим. У тебя благородное сердце, — добавил он, — поэтому следуй своему сердцу. Я всегда поддержу тебя, и твои братья со временем тоже поймут. Семья и бизнес — никогда не стоит смешивать эти два понятия».
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 10 (продолжение № 2)
Барри оказался прав. В конце 1976 года я был принят обратно в лоно семьи, и все старалась больше не касаться в разговорах того, что произошло. Я думаю, обе стороны поняли, что повели себя не лучшим образом, но мы смогли отделить наши артистические амбиции от семейных отношений.
Я снова стал постоянным визитером в Хейвенхерсте и увидел, что как бы ни менялись вещи вокруг нас, внутри мы оставались все такими же. Мы с братьями, как и раньше, собирались в одной комнате, чтобы поговорить и посмеяться. Майкл включал мне демо-записи «The Jacksons», и я внимательно слушал.
— Неплохо… Но кое-чего не хватает, — говорил я с серьезным видом. — Чего? О чем ты говоришь? — Не хватает моего голоса.
Отчасти это была шутка, но без моего вокала их звучание действительно стало другим, непривычным.
Майкл любил проводить время у меня на ранчо или в моем пляжном доме. Лес в Затерянной Долине и океанский бриз на Малибу давали ему чувство умиротворения, ему очень нравилось уединенность этих мест, и он часто повторял: «Никогда не продавай их». Это, по всей видимости, привлекало и моих соседей: актеров Райана О’Нила (через четыре дома ниже по улице) и Бо Бриджеса (прямо рядом со мной). Во время своих обычных утренних пробежек по пляжу я махал рукой дочери Райана, Татум, которая по утрам загорала на балконе. Ей было 13, и в то время она уже была девочкой-звездой, в 10 лет завоевавшей Оскар как Лучшая актриса второго плана в «Бумажной Луне». Я рассказал Майклу, что по соседству со мной живет «совершенно прелестная девчушка», и с тех пор он начал все чаще и чаще показываться на уикенды в моем пляжном доме. Забавно, что они всегда махали друг другу, но никогда не разговаривали до тех пор, пока случайно не встретились в клубе на Сансет-Стрип.
«Это должно было случиться», — шутил я. «Это ничего не значит, мы просто друзья», — отмахивался он. Но было очевидно, что между ними есть какие-то отношения, потому что Татум несколько раз приезжала в Хейвенхерст. Она была увлечена Майклом, он тоже пытался за ней ухаживать, но о каких свиданиях может идти речь, если Майкл везде и повсюду был с охраной. Во время его визитов в Малибу я ни разу не видел, чтобы он вышел из дома и пошел куда-нибудь с Татум или чтобы они встретились на пляже. Это казалось странным, но Майкл так оберегал свою приватность и был так осторожен в личных отношениях, что даже его братья и сестры не могли ничего знать наверняка.
Я в курсе, что пресса представляла Татум как девочку, в которую Майкл был влюблен с детства, но насколько я знаю, мой брат никогда не говорил, что между ними была страстная любовь. Их отношения были невинными, это было просто озорство. Но, согласно представлениям Майкла, Татум действительно была его первой девушкой.
4 июля 1977 года Майкл был у меня дома на Малибу, мы собирались все вместе насладиться барбекю, приготовленным Хейзел. Пока она готовила для нас пир, Майкл решил поплескаться в океане в лучах закатного солнца. Я наблюдал за ним с балкона: он вышел на пляж один, сбросил халат, оставшись в плавках, и прыгнул в набегающую волну. Хейзел попросила меня с чем-то помочь ей в кухне. Но я не расслышал ее. Я был слишком занят, наблюдая за Майклом, какое-то внутреннее предчувствие говорило мне, чтобы я не отвлекался, и я продолжал смотреть на затухающее солнце и на Майкла, которого волнами отнесло уже на пять домов от нашего.
Набегала волна, потом выныривала его круглая голова… опять волна, и опять голова… Она прыгала над поверхностью воды как печать. Откуда-то со стороны пирса Малибу начали взлетать салюты, но я продолжать смотреть на Майкла.
Стоп, где же он?
Небо вспыхнуло белым пламенем и начало угасать.
Я больше не видел его. Я больше не видел его голову. А потом я побежал, босиком, вниз по дорожке, к океану, изо всех сил крича его имя. Я нашел его согнувшимся по колено в воде и вытащил из воды на песок. Он судорожно хватал ртом воздух и не мог сделать вдох.
Я помог ему подняться на ноги и затащил, хотя с него ручьем текла вода, на пассажирское кресло в Мерседесе, а потом мы помчались по Пасифик Кост Хайвей в скорую помощь Малибу. Я вилял из стороны в сторону в плотном потоке машин, чтобы поскорее добраться до больницы. Майкл молчал, он не мог пошевелиться, лицо его было землисто-серым.
В больнице выяснилось, что из-за плеврита у него в легких лопнул кровеносный сосуд. Через несколько часов он был в безопасности, и я отвез его обратно к себе домой.
— Это было очень страшное путешествие, — сказал Майкл, когда мы добрались. — Да уж, ты заставил меня поволноваться, — ответил я.
— Нет, Эрмс! — сказал он. — То, как ты вел машину! Это было гораздо страшнее того, что я испытал в воде. Майкл, Вероника Али, Мухаммед Али, 1977
Майкл, Вероника Али, Мухаммед Али, 1977
Однажды я заехал в Хейвенхерст и обнаружил там Мухаммеда Али — черного спортсмена, которым гордилась вся Америка, он сидел в кухне с Майклом и Мамой. Наша группа встречалась с ним за сценой в 1975 году на звездном мероприятии в его честь, так началось счастливое знакомство, и вскоре Али подружился со всей нашей семьей, особенно с Майклом. Али был самым милым, самым добродушным человеком на свете, словно один из тех любимых дядюшек, визита которых ждут не дождутся племянники. Всякий раз, когда он к нам приезжал, чуть ли не с порога он начинал показывать нам интересные боксерские приемы. Потом, он делал такое выражение лица, с которым он выходил на поединок против Джо Фрейзера: полная уверенность в себе, глаза сверлят соперника, губы закушены, небрежный кивок головой. Он смотрел нам глаза в глаза и проводил джебы в миллиметре от наших ушей. А в это время кто-то из нас пытался за его спиной провести «бой с тенью». Но был очень скромным человеком, но его присутствие гипнотизировало, от него веяло силой, но вместе с тем он был очень добрым. В нем не было ни намека на звездность. И этот Али, которого вы видели по телевизору, в поединке или улыбающимся в камеру — это был тот Али, который приезжал к нам в дом.
Он говорил так увлеченно, с таким энтузиазмом, что его страсть была заразной. В прессе часто мелькали его афоризмы, это была его обычная манера общения. Он говорил ритмично («Руки работают, видят глаза. Порхай как бабочка, жаль как пчела» — эта тактическая схема, придуманная Али, была позже взята на вооружение многими боксёрами во всем мире - прим. перев.). Его речь лилась, как стихи, послушать его под музыку - он мог бы считаться первым рэпером Америки. Он говорил, что жизнь – это игра нашего воображения. Никогда не выходи на ринг, не имея стратегии; по его словам, стратегия — это все, потому что на самом деле мы все одинаково сильны. Черные или белые. Богатые или бедные. «Говори себе каждый день, что ты лучший, что ты самый великий, и тогда никто не сможет тебя побить. Говорите себе, что вы собираетесь достичь вершины мира, — наставлял нас он. — Будьте самыми великими. Станьте великими. Верьте в это». Эти слова Али закрепили то, чему нас уже научили родители.
Майкл любил Али, потому что он разделял его страсть к магии. Однажды мы были в саду (там еще был фотограф Ховард Бингхэм), и Али решил показать свой коронный проход по рингу. А потом он завис в дюйме от земли. Он порхал словно бабочка.
«Сделай это еще раз! Еще, пожалуйста!» — закричал Майкл, не спуская глаз с его ног. Али сделал это снова. «Как ты это делаешь?» «Нужна большая концентрация, тогда со стороны это кажется настоящим волшебством!» - ответил он.
Довольно скоро Али обучил его искусству левитации, когда мой брат посетил его прекрасный дом в Хэнкок-Парке. После своего первого визита к нему Майкл вернулся сам не свой, он сходил с ума от фотографий ботинок Али крупным планом и от боксерских поясов-трофеев, развешанных по стенам. Майкл поехал туда, чтобы научиться магии и попрактиковать различные трюки. Эта магия захватила их обоих на долгое время, но я знаю, что мой брат также очень интересовался жизненной философией Али, его музыкальными вкусами (Джеки Уилсон и Литтл Ричард), и учился у него мастерству шоумена.
В дальнейшей жизни я бывал у него дома по разным поводам: его третья жена, Вероника Порше, и я начали брать уроки у Майкла Кастеласа в театральной школе в Беверли Хиллз дважды в неделю. Это было частью моей давней мечты стать режиссером кино, и ее мечты стать актрисой. Она всегда появлялась в прекрасно подобранном костюме и прекрасно исполняла монологи. И что удивляло меня больше всего — она приносила свой собственный реквизит. Не только в сумке, но и на машине. Если я когда-нибудь и сомневался в ее рвении добиться успеха, я должен был изменить свое мнение, когда однажды к театру подъехал грузовик, и рабочий начал выгружать из него диваны, столы, стулья и лампы. Удивительно было видеть, что жена величайшего шоумена готова сделать все, что угодно, чтобы сполна использовать свой шанс.
Надо добавить, что Майкла заинтересовало то, чем занимался администратор Али, Малькольм Икс. В действительности, это интересовало всех нас, особенно нашего школьного друга Джона Маклейна и меня, потому что в то время мы были настроены более агрессивно, чем остальные. Мотаун просил нас никогда не говорить на публике о том, что Малькольм Икс выступал против расизма — вопросы о «черной силе» были запретными — но мы горячо поддерживали его борьбу за права черных. Я никогда не забуду редкое телевизионное интервью Али, которое он дал вместе с моими братьями в 1977 году, он говорил о своем недавнем визите в Белый Дом. «Я рассматривал фотографии на стене слева и думал: как странно, я в Белом Доме. Это был Белый Дом для белых, — рассказывал он, потом поправился, — хотя, нет, я видел там черного повара!» Однажды, добавил Али, им придется смириться с тем, что черные станут большим, чем слугами в этом доме.
Али принял мусульманство, им было придумано название организации «Нация Ислама». С тем же жадным интересом, с каким раньше Майкл расспрашивал отца Роуз Файн о еврейской вере, теперь он пытался понять убеждения Али, что привело его к Малькольму Икс, Национальной Ассоциации Развития Черного Сообщества (NAACP) и Нации Ислама (NOI). Он разделял со свои наставником-администратором из «Нации Ислама» идеи гармонии, любви и мира.
Майкл восхищался личностью Али и его профессиональными достижениями, но я сомневаюсь, что он когда-нибудь понимал, насколько обоюдным было восхищение. В год после смерти моего брата Али отдал ему дань. Его спросили, где он берет силы, чтобы бороться с болезнью Паркинсона, и он ответил: «Когда люди спрашивают меня об этом, я отвечаю, что я смотрю на себя так же, как Майкл Джексон смотрел на человека в зеркале».
Я вспоминаю, как пятилетний Майкл боксировал с Марлоном в нашей спальне в Гэри, Али при этом укладывал на ринг Сонни Листона, и мне хочется снова вернуться в тот день, чтобы сказать маленькому Майклу, что наступит время, когда он проведет бой с тенью с Али лично, будет учиться у него волшебству, вере в себя и стойкости — и сможет использовать это все в своей музыке. «Это твоя судьба, — сказал бы я ему, — и это только начало».
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 10 (окончание)
Однажды днем я увидел Майкла дома в Хейвенхерсте: его нос и щеки были покрыты бинтами. «Господи, что это с тобой случилось?» — воскликнул я, выглядело так, будто он провел 10 раундов с Али. Майкл сделал вид, что не слышит, но мамин взгляд заставил меня прекратить расспросы.
Мне рассказали, что Майкл поскользнулся возле бара в гостиной, упал и сломал себе нос. Ничего страшного. Я не сомневаюсь, что он действительно упал, но ринопластика, сделанная им тогда впервые, привела позднее к череде пластических операций, которые начал обсуждать весь мир. Точно так же как мой брат держал от всех в секрете страдания, которые причиняли ему прыщи, он держал в тайне и пластические операции. И я не собирался лезть к нему с разговорами на эту тему, но люди почему-то до сих пор ожидают, что его братья и сестры дадут им отчет о каждом шве или шраме Майкла с указанием точной даты, времени и места. Возможно, в некоторых семьях принято обсуждать такие интимные вещи, но не в нашей. На самом деле, когда я обнаружил, что он изменил свой нос, я не нашел в этом ничего удивительного. Удивительнее было бы, если бы я подумал иначе, ведь для Голливуда это совершенно обыденная вещь. В этом городе все считают, что внешность является очень важной. Кроме того, я понимал, почему он пошел на это: ему не нравился размер собственного носа, это делало его несчастным. Но чего я никогда не понимал — это нелепых вымыслов о том, что Майкл использовал пластическую хирургию, потому что «был готов на все, лишь не быть похожим на Джозефа». Я много лет смотрелся в одно зеркало с Майклом, я многие годы видел его лицо на обложках журналов, и для меня остается загадкой, почему вообще кто-то решил, что Майкл похож на нашего отца.
Главным было то, что хирург Майкла помог ему почувствовать себя лучше и увереннее. Между тем временем, о котором я говорю, и началом сольной карьеры он сделал несколько операций, и в результате получил более тонкий нос и ямочку на подбородке. Мне не понять, почему все медиа кинулись кричать об этом, как о сенсации.
Изменение состава «The Jackson 5» стало катализатором перемен. Думаю, для Майкла эра «The Jacksons» была переходным периодом: в группе он чувствовал себя защищенным, с другой стороны, в нем зрела решимость уйти. Теперь очевидно, что тогда его невероятный талант только начинал раскрываться, ожидая наилучшего момента. Работа в CBS Records с авторами и продюсерами Кенни Гэмблом и Ленни Хаффом позволила Майклу довести до совершенства навыки, полученные им в Мотаун. Майкл рассказывал, что у них он узнал очень много нового об анатомии песен.
Гэмбл и Хафф вместе создали уникальное звучание, известное всему миру под маркой Philly International Sound. Особенность их аранжировок состояла в отчетливом соул-фанковом звучании струнных и мощной басовой лини, как говорили, это был «лист, который слетел с дерева в Детройте и приземлился в Филли». Если вы послушаете песню Гарольда Мелвина и группы Blue Notes “If You Don’t Know Me By Now”, “Me & Mrs. Jones” Билли Пола или “Ain’t No Stopping Us Now” МакФэддена и Уайтхеда, вы точно поймете, о чем идет речь.
Итак, мои братья отправились на восток, записывать музыку в Филадельфии, недалеко от истоков Мотаун. В атмосфере сотрудничества Майкл и братья смогли раскрыться как авторы песен и продюсеры, их записи стали прекрасными образцами поп-музыки. Первые два альбома не смогли добраться до тех позиций в чартах, которые мы занимали раньше. Но фортуна улыбнулась, когда они выпустили третий альбом «Destiny», написанный всеми братьями вместе. Оттолкнувшись от филли-саунда, они смогли найти собственное звучание, после долгой борьбы стремление к творческой независимости было удовлетворено. Альбом достиг статуса дважды платинового и породил хитовые синглы: “Enjoy Yourself”, достигший шестого места в Billboard Hot 100, “Show You The Way To Go”, ставший их первым номером в UK, и “Shake Your Body”, который добрался до седьмого места в США и продался тиражом два миллиона копий. “Blame It On The Boogie” — кавер на песню, написанную англичанином, удивительно, но его звали Майк Джексон — также вошел в чарты и попал в первую десятку в Британии.
А еще была специальная программа «The Jacksons TV» с Дженет, Ла Тойей и Рибби на канале CBS, хотя Майкл в тайне досадовал из-за несмешных заученных шуток и записанного смеха. Они вернулись к формату нашего шоу в Вегасе, но теперь дело не ограничивалось клубной сценой, программа транслировалась по всей Америке.
Майкл беспокоился, что из-за постоянного появления на телеэкране может пострадать его карьера музыканта. Нам не раз говорили, что слишком частое появление на ТВ может разрушить артиста, он просто лопнет как электрическая лампочка, прослужившая слишком долго, подобные программы запросто могут превратить тебя в клоуна из телешоу.
Что касается меня, жизнь без братьев была для меня испытанием. Мотаун сделал все, что мог, для продакшена моего альбома «My Name Is Jermaine», но этого оказалось недостаточно. У них были другие приоритеты, например, Стиви Уандер, Марвин Гэй и Дайана Росс. Все подозревали, что я буду пользоваться своим положением «любимого сыночка».
Такая обстановка могла бы сломить даже самого сильного, но в 1982 году трек «Let Me Tickle Your Fancy», который я записал с группой «Дево», стал номером 17 в США и получил от Биллборд красную точку, это означало, что по их прогнозам песня будет подниматься к вершине. Однако Мотаун упустил момент для раскрутки и мои позиции начали падать. Помню, в это время я бродил по Лондону, чувствуя себя подавленным и никому не нужным. С Мотаун моим самым значительным успехом в чарте стала песня «Let’s Get Serious» — 9 номер в первой сотне хитов Биллборд, и номер один в американском R&B чарте, после чего в 1980 году я получил номинацию Грэмми за лучший мужской R&B вокал. Многие поздравляли меня с этим достижением, но все, что я слышал в своей голове — голос Джозефа, напоминавший, что номинация это еще не победа.
Я пытался год за годом, но это никогда не стало тем, чем было вместе с братьями. Я не жалел о том, что остался верен своим принципам, просто мне было трудно принять новую реальность. По правде говоря, ни я, ни остальные Джексоны уже не могли возродить волшебство и силу «Джексон 5». Можно сказать, что на рубеже 70-80 годов мы оказались в своей собственной тени. Я продолжал записываться, но решил отдать часть энергии тому, чтобы стать продюсером под руководством мистера Горди. «Ищи артистов, приводи их на лейбл, заботься о них, если необходимо, изменяй условия контракта», — говорил он. У меня был свой офис, я получал инструкции, как находить и продюсировать новые таланты. С Хейзел мы привели на лейбл Стефани Миллз, а также группы «Switch» и «DeBarge». Я не добился успехов в чартах, но я развивался вне сцены.
Майкл сравнивал свою карьеру с американским президентским самолетом Air Force One, которому требовалась отдельная взлетная полоса и отдельный летный коридор. Он должен был знать все технические параметры своего самолета. Он должен был знать каждого пассажира на борту и каждое рабочее место. Он был главным и единственным пилотом. Такой мастер-план он нарисовал на бумаге в начале 1978 года, но идею заняться собственной сольной карьерой он обдумывал уже давно.
Мой пример, однако, научил его не принимать ультимативных решений. Для него ситуация была очень непростой. Он старался угодить каждому, не выносил ссор, сама мысль о возможной конфронтации заставляла его страдать. В студии он продвигал свои творческие идеи с поразительной настойчивостью, но в личной жизни предпочитал засовывать голову в песок, надеясь, что все разрешится само собой. В глубине души он прекрасно понимал, что он тащит всех Джексонов на себе и что этот груз стал для него слишком тяжел.
Думаю, было два ключевых события, которые положили начало его сольной карьере. Вначале Марлон женился на своей девушке Кэрол, а затем Рэнди, когда ему исполнилось 17, переехал на собственную квартиру. Майкл, которому было трудно представить свою жизнь без общества братьев, остался в Хейвенхерсте один, с мамой, Джозефом, Дженет и Ла Тойей. Рибби сказала, что однажды он поделился с ней своей обидой на братьев «за то, что они его бросили». По ее словам, «он не понимал, как они могут рассчитывать достигнуть в музыке еще чего-то, если они уже не сфокусированы на музыке на 100%».
Майкл был женат на своей работе, он не мог понять, почему мы позволили женщинам стать между нами и нашей музыкой. Психологическая обработка Джозефа не оставила на мне глубоких следов. Но для Майкла музыка была его страстью: в его сердце, в его жизни просто не оставалось места для женщин. В отсутствие братьев он начал тосковать и стал вообще избегать общества, предпочитая проводить дни в одиночестве. И чем больше времени он проводил один, тем больше утверждался в мысли, что ему пора начать сольную карьеру. Его движущей силой была Дайана Росс. Она постоянно говорила ему, что пора определиться, чего он хочет, советовала, чтобы он использовал свое имя, не прикрываясь именем семьи, заставляла его поверить в себя, приводя в пример историю своего расставания с «Supremes». Одна из самых популярных артисток своего времени — и с детства обожаемая наставница — говорила Майклу, что если он хочет быть лучшим, он должен совершить прыжок… и полететь. По крайней мере, в таком виде ее слова дошли до меня. Ее совет поехать в Нью-Йорк и принять участие в съемке фильма «The Wiz» (адаптированной версии «Волшебника страны Оз», над которым начала работу студия Universal) стал для Майкла началом новой жизни. Дайана играла Дороти, а Майклу досталась роль Страшилы. Не кто иной, как мистер Горди устроил ему этот дебют в кино, Мотаун выкупил авторские права на фильм. Уход группы из Мотаун не изменил его отеческого отношения к Майклу, но мой тесть не был уверен, примет ли Майкл его приглашение.
Я был на ранчо, когда он позвонил по телефону и задал мне этот вопрос. «Вы шутите? — ответил я. — Майкл обожает «Волшебника страны Оз»! Эта роль подходит ему, как никому другому! Он должен играть Страшилу!»
На роль Страшилы пробовался еще один актер — звезда Бродвея Бен Верин (по иронии судьбы в 2005 году он все-таки сыграл Волшебника в мюзикле «Ведьма» (Wicked)), но Майкл произвел большое впечатление на Universal и роль отдали ему.
Надо сказать, что в целом фильм провалился, но Майкл заслужил похвалу режиссера Сидни Люмета: «Майкл самый талантливый парень, какого я только видел после Джеймса Дина — потрясающий актер, феноменальный танцор, один из самых редких талантов, с кем мне довелось работать. Это не преувеличение». Эти слова стали для Майкла лучшей наградой. Из этого опыта родилась еще одна страстная мечта Майкла: стать актером и сниматься в кино. Кроме того, съемки еще больше сблизили его с Дайаной.
Его детская преданность нашей богине из Мотаун переродилась в страстное увлечение юности. Можно с уверенностью сказать, что Дайана была первой женщиной, в которую он влюбился по-настоящему. Я долго пытался понять, разделяет ли она его чувства или же по-прежнему видит в нем того малыша, каким она встретила его впервые. Майкл был уверен, что теперь она воспринимает его уже не как мальчишку, но как мужчину, и что она уважает его как артиста. Я думаю, что самым главным в их отношениях была настоящая дружба, какая очень редко встречается в Голливуде. Но не приходится сомневаться и в том, что между ними была определенная степень близости. Его песни говорят сами за себя, они всегда были автобиографичны. Обратите внимание на лирику “Remember The Time”, которая была выпущена в 1992 году. Майкл говорил мне, что эта песня была написана с мыслями о Дайане: самая большая любовь его жизни ускользнула от него.
Майкл скрывал от всех, как одиноко ему было в Хейвенхерсте без братьев. Даже наши родители и сестры, с которыми он жил под одной крышей, не знали об этом. Вряд ли кто-то из нас мог понять, насколько «трудным был для него этот период жизни» или насколько «изолированным» он себя чувствовал, пока мы не прочитали его автобиографию.
Конечно, он очень любил Дженет, между ними была особая связь, она тенью следовала за ним повсюду. Эти двое были так похожи, что иногда это казалось пугающим. Дженет, хотя она была сорванцом, во многих отношениях была женской версией Майкла: чувствительная, нежная, любознательная, хрупкая в отношениях, но с железным стержнем внутри и с самым добрым сердцем. Но она не всегда была рядом. Ее актерские способности заметил канал CBS и пригласил ее на роль Пенни в ситкоме «Good Times», эта работа занимала ее время с девяти до пяти почти каждый день. Большую часть времени Майкл проводил с Ла Тойей, они неплохо ладили.
Майкл обожал своих сестер, без них он чувствовал бы себя совсем одиноким. Но я понимаю, что они не могли заменить ему братьев, было очень много такого, чем с ними он поделиться не мог. И я подозреваю, что это отчуждение ранило его все сильнее и сильнее. Может быть в этом кроется причина того, что он так и не смог завести настоящих друзей, кроме тех, кто был тесно связан с ним по работе. Друзей не было ни у кого из братьев. Ни в Гэри. Ни в Лос-Анджелесе. Наш образ жизни, постоянная занятость и наши честолюбивые мечты постепенно стали вокруг нас стеной, за которую не мог проникнуть никто. «Дружба» была словом, которое мы часто слышали, но мы так и не смогли понять, что именно оно означает.
Так и шло, когда ему становилось скучно, Майкл говорил Маме, что он собирается пройтись вниз по улице, и она думала, что он просто хочет проветриться. Бульвар Вентура — длинная и очень оживленная улица, которая тянется с востока на запад, главная дорога, связывающая долину Сан-Фернандо с Голливудом. Майклу некуда было идти, он мог лишь повернуть налево и пройти меньше квартала от ворот до местного магазинчика на следующем перекрестке. Майкл выходил на улицу не за тем, чтобы «проветриться», он пытался найти друзей — «встретить кого-то, кто не знал бы, кто я такой… я хотел встретить хоть кого-нибудь».
Прошли годы, прежде чем он согласился поговорить об этом.
— Почему ты не звонил мне? Почему ты не позвонил кому-нибудь из братьев? — У тебя была Хейзел. Я не хотел тебя беспокоить.
Таков был Майкл: он боялся доставить хлопоты или расстроить чьи-то планы. Причиной могло еще быть и то, что раньше мы не нуждались в том, чтобы как-то организовывать наше общение, поэтому идея организации специальных встреч, не связанных с обсуждением деловых вопросов, казалась нам странной. Каковы бы ни были причины, это был не первый раз, когда Майкл переживал душевную боль и чувствовал себя отрезанным от своей семьи. И всегда он страдал молча, уходил и искал ответы на свои вопросы у посторонних людей. Мне кажется, больше всего ему хотелось вернуться в то время, когда наши отношения были понятными и простыми. Но реальность диктовала другие условия. Он рассказывал, что как только водители замечали «Майкла Джексона!», слоняющегося по улице, на Бульваре Вентура образовывалась пробка. Все опускали окна и начинали просить у него автографы или снимать его на свои фотоаппараты. Представляю, каким это было для него разочарованием.
Вскоре Майкл понял, что его личность больше никого не интересует; все видели только образ «Майкла Джексона!». Такой была цена славы: она затмевает тебя реального, мой брат достиг такой известности, что больше не имел шанса быть «понятым» — быть просто человеком. С того дня его друзьями могли быть только имена, входящие в список знаменитостей Голливуда.
Счастливой случайностью во время съемок «The Wiz» обернулось для Майкла знакомство музыкальным директором и автором музыки Квинси Джонсом, который в 1979 году стал продюсером первого сольного альбома Майкла «Off the Wall». Майкл слышал о Квинси еще до съемок фильма, у Квинси была высококлассная концертная группа под названием «Wattsline», и еще он приезжал в Лос-Анджелес, чтобы посмотреть на неизвестных артистов. Когда Квинси впервые согласился работать с моим братом, он сказал: «Если он смог заставить людей плакать песней о крысе, то он далеко пойдет!»
Вначале он собирался выпустить этот альбом как очередной сольный проект, не объявляя о своем выходе из группы, Майкл очень хотел, чтобы его материал вошел в четвертый альбом группы и чтобы они исполняли его песни в туре Triumph, который должен был последовать за ним. Честно говоря, я не знаю, на какой уровень успеха он рассчитывал, основываясь на результатах продаж его предыдущих альбомов, но фактор Квинси изменил все. Он и Майкл стали великолепной командой, просто не разлей вода. Квинси помог Майклу оформить его идеи, раскрыть механику его креативности. Вместе они добились того звука, который стал визитной карточкой Майкла, и в итоге «Off the Wall» продался тиражом восемь миллионов, заняв в США второе место в чарте. В Биллборд 100 вошли синглы “Rock With You” and “Don’t Stop Till You Get Enough”, а позднее Майкл выиграл номинацию Грэмми за Лучший мужской R&B вокал.
Но Майкл не праздновал эту первую награду Грэмми: сидя дома возле телевизора, он плакал, чувствуя себя сокрушенным из-за того, что его альбом не выиграл награду Запись Года. Всего лишь один Золотой Граммофон за альбом, который заставил трепетать музыкальную индустрию, критиков и фанатов — этого было слишком мало. Он чувствовал себя оскорбленным, а не награжденным; он понимал, что его колоссальная работа недооценена, но это не заставило его опустить руки. Это сделало его еще более голодным, и тогда он поклялся: «Я им еще покажу». Он решил «пойти дальше»: стать лучшим артистом в мире, захватить целиком церемонию Грэмми и создать «самый продаваемый альбом всех времен». Все это он написал на зеркале в ванной комнате в Хейвенхерсте: «ТРИЛЛЕР! ТИРАЖ 100 МИЛЛИОНОВ… АНШЛАГИ НА СТАДИОНАХ». Это были амбиции, подкрепленные его условным рефлексом: никогда не быть вторым. Те же мотивы двигали им, когда он поклялся, что его имя будет в Книге рекордов Гиннеса. Майкл хорошо понимал, что от него требуется. Полная сосредоточенность на своей цели. Одержимость. Решительность. Упорство. Он написал эти слова на сотнях клочков бумаги. В 21 год он решил, что теперь он должен взять на себя полный контроль над своей жизнью.
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 11 Лунная походка
«ТЫ ВЕРИШЬ В СЕБЯ... Ты силен... Ты прекрасен... Ты велик....» Я будто проигрываю у себя в голове кассету с голосом Майкла. Он говорит сам с собой. « Ты веришь в себя... Ты силен... Ты прекрасен... Ты велик....», - повторяет брат. Голос его медитативен, речь льется плавно, сравнима с легким дыханием. И сейчас я слышу этот голос так же четко как и тогда – в восьмидесятых, когда утренняя мантра записывалась на диктофон, чтобы проигрывать ее снова и снова. Он был похож на спортсмена в раздевалке, не допускающего мысли о возможном проигрыше, которому предстоит выиграть очередное сражение. Поставив себе цель завоевать весь мир, он обязан был долбиваться своего и находить для это силы внутри себя. Не знаю, была ли такого рода техника «унаследована» от Мухаммеда Али, но все подсказывает мне, что, по крайней мере, она служила ему основательным подспорьем в том, что двигало им: думай, представляй, верь, претворяй в жизнь.
В первый раз я услышал эту мантру в 1984 году в студии, где мы записывали песню под названием «Tell Me I’m Not Dreaming». Мы с Майклом как раз обсуждали что-то не особенно приятное, когда он обронил пару фраз насчет того, как происходит контроль над собственными мыслями и сказал: «Послушай-ка вот это». Будь сейчас он жив, ему, вероятно, пришлась бы не по душе такая откровенность, потому что ритуал этот был событием частным.
Но если мы говорим о его наследии как о влиянии на людей его музыки или его личностных качеств, думаю, такой взгляд на его внутренний мир будет уместен, потому что он помогает узнать Майкла Джексона, человека, а не только Короля Поп-музыки. Его самооценка иногда тоже нуждалась в дополнительной встряске, как и всем нам.
Майкл использовал позитивные установки, когда ему необходимо было почувствовать себя хорошо или претворить что-либо в жизнь. «Если сказать вслух и во весь голос и повторять раз за разом, то подсознательно сделаешь все для того, чтобы желаемое произошло», - всегда говорил он.
Для Майкла процесс записи аранжировок или строчек песен на диктофон (устройство, с которым он не расставался) был также естественнен как и простое загадывание желания. Брат упомянул об этом в своей автобиографии: он мечтал о чем-то, наблюдая за тем, как садится солнце и надеялся, что c помощью звезды у него все получится.
Еще мальчишкой он загадывал желания перед тем, как нырнуть в бассейн, концентрируясь на мысли о создании самого продаваемого диска всех времен. Все мы верили в положительные установки, но, в случае Майкла, такой подход достиг нового уровня: слова на зеркале, мантры на диктофоне, представление своего имени в книге рекордов Гинесса, желания, загаданные на закатах и у бассейнов.
Без сомнения, он повторял себе о величии и перед началом концертов «This Is It» в Лондоне, чемпион в полулегкой весовой категории, настраивающий себя на возвращение. Каждый альбом, любой из туров подвергался жесточайшей критике с его стороны, как ни с чьей другой. Его обожали фаны, но он смотрел на себя совсем по-другому; обожание поклонников, может, и служило постоянным источником любви, но оно не гарантировало поддержание самолюбия в условиях, когда СМИ клеймили его прозвищами вроде «чокнутый» или «странный». Тяжелейшим испытанием для него стало сохранение духовной силы в условиях, когда масс-медиа всего мира, в отличие от поклонников, ждут лишь одного – падения в бездну.
Желаемое станет реальностью, если представить и проговорить то, что видишь. В это верил Майкл, и вся семья знала, что он собирался представить альбом, который удивит всех. Секреты же креативного процесса оставались за закрытой дверью. По словам Мамы, он запирался в своей комнате и понять, доволен ли он работой, можно было только случайно. Проходя мимо закрытых дверей, Мама иногда слышала, как он хлопал в ладоши или выкрикивал «Уоу!».
После выпуска «Off The Wall» его «фандом» вырос в несколько раз, а повальная джексономания подготовила к тому, что значит обожание поклонников. Неплохо, если учесть, что стали происходить некоторые тревожные случаи. Столкнувшись с одним из них однажды, Мама испугалась до смерти. В тот день она зашла в кладовую, которая находилась за гаражом. Там, рядом с выброшенными упаковками от еды, в спальном мешке лежала испуганная девушка. Мама, как обычно не подозревая дурного, спросила, что она там делает.
- Жду Майкла, - невинно заявила та. - Ты как сюда попала? Сколько времени ты здесь провела? - Две недели. А я с ним увижусь?
Мы знали, как она пробралась внутрь, но я не собираюсь сейчас раскрывать всех деталей, тем более, что мы все уже перестроили. Дом был огромен: она сумела остаться незаметной в течение целых двух недель.
Но и этот случай оказался ничем, по сравнению с тем, что произошло, когда Мама обнаружила двух фанатов у своей кровати. Она решила немного отдохнуть и спала, наверное, около получаса, прежде чем почувствовала, что в комнате находится еще кто-то. Открыв глаза, она увидела поклонников, стоящих рядом с ней с невинным выражением лица. «Мы не знали, что делать.... Мы не хотели вас будить», - сказали они. «Мы просто решили зайти, чтобы попросить автограф у Майкла».
Мама не вызвала полицию, потому что «не хотела, чтобы они заработали себе неприятности». Однако, с появлением «билли джин», мы стали вести себя жестче.
Существует множество версий о том, что послужило причиной создания «Billie Jean», включая и предположение, что Майкл поет о конкретной женщине. Но брат в своей автобиографии выразился предельно ясно – образ собирательный, составленный из портретов особенно навязчивых поклонниц, которых мы встречали еще во времена Jackson 5.
В песне рассказывается о девушке, которая пытается заманить в ловушку парня, используя, как повод, ложную беременность. Основой для этой истории послужили два реальных случая. Первый произошел, когда одна дама прислала мне пару розовых детских туфелек в дом в Бель Эйр, тогда я жил там вместе с Хейзел. В записке, приложенной к посылке, было указано: «Эти башмачки – для нашего малыша, которого я ношу под сердцем. Я беременна твоим ребенком». Потом похожее удивительное послание получил и Джеки. Будучи двумя парнями, особенно удачливыми с девушками, мы стали легкой мишенью для претензий подобного рода, но женщины не учли одного: мы практиковали безопасный секс. Майкл же никогда не спал с фанатками, поэтому к нему такие заявления были неприменимы.
Годами позже, когда композиция стала занимать первые места в хит-парадах, семья приоткрыла завесу тайны над тем, кто является прототипом «билли джин». Песня никоим образом не относилась к «лав-стори», но кое-кто все-таки принял обнародованное на свой счет и заявил о воображаемых отношениях с Майклом.
«Билли джин» представляли собой поклонниц, к которым брат относился с опаской. Стены в сторожевой Хейвенхерста были обклеены набросками и фотографиями каждой из этих женщин. Было похоже на стену в полицейском участке с надписями «Разыскивается». Одна женщина вела себя особенно странно: Ивонн, афроамериканка и мать троих детей. Она постоянно околачивалась возле дома и убеждала всех, что Майкл любил ее. Однажды она долго стояла у ворот, пока Мама не вышла к ней. Оказалось, что она побрила головы всем троим, утверждая, что у них вши, и требовала внимания брата. «Это ваши внуки. Это дети вашего сына».
Еще одна «билли джин» жила в Великобритании, но путешествие в пять тысяч миль ее никогда не останавливало. Она на самом деле обратилась в суд с исковым заявлением против семьи, заявляя, что они с Майклом тайно поженились, и что у них есть ребенок. Она даже предоставила свидетельства о браке и о рождении ребенка, которые выглядели достаточно убедительно, но, естественно, дело дальше этого не продвинулось.
Но самой удивительной историей оказалась та, в которой одна из «билли джин» добралась до Неверлэнда, что произошло позднее. Когда ее обнаружила охрана, она предоставила подлинное водительское удостоверение, выданное министерством автотранспорта, с фотографией и адресом: «Ранчо Неверлэнд», долина Фигероа – с индексом и именем: «Билли Джин». Поразительно, как далеко могли зайти эти женщины. Я должен подчеркнуть, что большинство фанатов Майкла отличались от вышеупомянутых персонажей. Это были самые верные, самые преданные и любящие поклонники, такие, о которых мог только мечтать любой артист, и Майкл понимал это как никто другой. Его связь с людьми, которых он называл «солдатами любви», была уникальной. Однажды, когда охрана заметила группу фанатов рядом с Хейвенхерстом и сообщила ему, брат вышел к людям, поболтал с ними и раздал автографы. В условиях, когда становилось все тяжелее быть открытым миру, он всегда старался идти навстречу своим поклонникам.
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 11 (продолжение)
Я являлся его братом, но иногда бывал несдержан. В тот день я как раз подъехал к дому и внезапно увидел мужчину, который стоял прямо у меня на пути, загораживая въезд. Я вежливо попросил его отойти в сторону. Он отказался. Я попросил его объясниться, на что он мне ответил: «Я должен спасти Майкла. Его семья – вот причина всех неприятностей».
«Майкла не нужно спасать. Дайте проехать», - сказал я, но он стоял на своем. Я вышел из машины, и мы начали драться, пока нас не разняли охранники. «Ты ничего о нас не знаешь! Оставь нас в покое!» - кричал я. Можно уже было привыкнуть к тому, что время от времени появлялись люди, которые заявляли о своем близком знакомстве с Майклом. По крайней мере тот парень все понял и сбежал. Если бы можно было всегда держать проблемы на расстоянии...
Майкл решил перестроить Хейвенхерст, изменить его интерьер, добавить второй этаж и обновить ландшафт в саду. После одиннадцати лет в Энчино шли разговоры о переезде, но брату там нравилось, и он взял на себя финансирование проекта. Все пеерехали в квартиру, принадлежащую семье, недалеко от Хейвенхерста, пока шла работа над перестройкой особняка в анлийском стиле «под Тюдор». Майкл хотел «немного оживить место», и в новом доме (проект был составлен в 1981 году, построен в 1983-ем) до сих пор чувствуется его присутствие, ведь он вложил в него свою душу. Мы проходим мимо каменного фонтана с преклоненными лошадьми, видим перед собой парадный вход – двойную дверь, ведущую в лобби с белым мраморным полом. Войдя в дом, посмотрите налево – там библиотека и домашний кинотеатр. Справа – гостиная и кухня. Чуть дальше, прямо перед вами, находится лестница, она ведет наверх, затем поворачивает налево, огибая центральную люстру. Поднявшись, поверните направо, пройдитесь по ковру изумрудно-зеленого цвета к комнатам Джанет и Ла Тойи. Слева - комнаты Мамы и Джозефа с одной стороны, с другой – Майкла. Спальни сестер и апартаменты брата находятся в противоположных концах дома, на чем стоит заострить внимание отдельно – в прессе писали, что «спальня Ла Тойи соседствует с комнатой Майкла», строя теории о возможном контроле со стороны сестры.
Брат часто любил спать на полу, поэтому в стену его комнаты (а там еще был и камин из кирпича, и ванная, обложенная черной мраморной плиткой) была встроена кровать Мерфи (подъемная); воспомнания, корни которых уходят в далекое прошолое, когда нам так нравилось засыпать на матрасах или одеялах, брошенных на пол. В этом было что-то особенное. Так казалось мне, Майкл же всегда повторял, что такое положение удобнее - для спины.
Стены были обклеены фотографиями Авы Гарднер, потому что ему «нравились ее красота и изящество». Годами позже место Авы займут изображения ребенка-звезды Ширли Темпл, к концу жизни – Алишии Киз. Под потолком был построен полуэтаж с узким коридором (к нему ведет белая винтовая лестница, сделанная из дерева), с книжными шкафами. Из коридора, через дверь, можно было попасть в несколько комнат, спрятанных от людских глаз под крышей, с небольшим кабинетом и «салоном-парикмахерской», с креслом на шарнирах, раковиной и зеркалом – не единственное его убежище: брат пользовался своей собственной лестницей, она вела к черному входу.
Из спальни брата открывался вид на кирпичную террасу с большим, напоминающим перголу, навесом. Его поддерживали колонны; в одном углу он расположил огромных размеров джакузи, в другом –площадку для барбекю, выложенную плиткой . Там он сидел по утрам, наслаждаясь видом лужаек слева (под углом в 90 градусов), а до вымощенного внутреннего двора можно было добраться, спустившись по его личной лестнице снаружи. Посередине двора стоит викторианский фонарь с уличным знаком: «Счастье». Левее находится строение из кирпича, фасад которого украшают две витрины: одна из них воссоздает магазин игрушек пятидесятых годов прошлого века – с фарфоровыми куклами, деревянными солдатиками, плюшевыми мишками, кукольным домиком и креслом-качалкой в миниатюре; за стеклом второй можно разглядеть цветочный магазин с искусственными букетами в корзинах. Так выглядит студия Майкла снаружи. За праздничным фасадом скрывалась серьезная работа, которая велась внутри.
Одну из стен студии украшает разрисованная фреска – на ней, в зеленом лесу, изображен мультяшный Майкл, он сидит на дереве и читал книгу под названием «Тайна Жизни» (литература для Свидетелей Иеговы). На другой стене расположилась композиция в диснеевском стиле: лес и замок на холме, к которому ведет тропинка. На переднем плане стоят Майкл и склонившийся к нему ребенок . Надпись, обрамленная лампочками, гласит: «О Детях, Замках и Королях». Прим. переводчика: - Белая мебель в спальне Майкла, стены в зеркалах. Кэтрин Джексон: «Когда Майкл был маленьким, ему снились кошмары в темных комнатах, поэтому он сделал свою спальню светлой». На последней фотографии тот самый навес?
Но самое удивительное произошло с садом: цветы были повсюду. Брату никогда они не нравились, потому что «заставляли думать о похоронах», но поездки в Диснейленд изменили все. В салу зацвели клумбы, расположенные в пять, в шесть рядов согласно цветам радуги. Именно там невозможно не обратить внимание на паутину из кованого железа - фонарь - и на деревянную пластину, на которой вырезано: «Следуй за своей мечтой, куда бы она тебя ни привела».
Нас ждал еще один сюрприз, о котором мы ничего не знали – по требованию Майкла. В течение нескольких недель никто не должен был приближаться к «чердаку» - двум небольшим комнатам над гаражом. «Туда никого не впускать, - сказал он Маме. – Это подарок, и я хочу представить его всем вместе».
Майкл (ему помогала группа ассистентов) работал над секретным проектом ночами, бегая вверх и вниз по небольшой лестнице за гаражом.
В назначенный день брат попросил всех родных собраться в гостиной. Шеф-повар организовал особенный ужин и стало понятно - назревает что-то особенное. После краткой церемонии брат появился в дверях и начал хлопать в ладоши, привлекая наше внимание. «Эй, люди! Все готово, за мной!»
Итак, мы гуськом пересекли внутренний двор и поднялись по лестнице на «чердак». Я был еще внизу, когда услышал восхищенные возгласы. Добравшись до места и оглядевшись, я понял причину.
Теперь здесь была «комната воспоминаний». Он буквально усеял стены и потолки изображениями в огромную величину, один за другим. По сей день там все, что возможно (включая пространство под крышей гаража и даже шкаф), обклеено черно-белыми или цветными фотографиями. И я не говорю об аккуратных, как в музее, рамочках; я говорю о стенах, на которых он расположил всю историю семьи, историю группы и его собственную – как соло-артиста; все самые любимые воспоминания – в одном месте: тайный архив жизни, своей жизни.
Я тщетно пытался осознать масштаб такого колоссального проекта. Там можно было найти все: фотографии бабушек и дедушек, семейные, детские, домашние, со времен Jackson 5 и Гэри, с концертов, фотографии людей в толпе и со съемок на телевидении. Место нашлось даже для водительских прав Мамы, свидетельства о браке родителей и старого школьного доклада. В другой комнате, дальше, содержались предметы коллекционирования, принадлежащие только ему, награды, памятные подарки и стеклянные кейсы для его блестящих перчаток. К середине 80-х одна из стен превратилась в его собственную «стену славы» - около пятидесяти совместных фотографий со знаменитостями, с такими как, например, Джули Эндрюс, Элтоном Джон, Джеки Онассис, Фрэнком Синатрой, Барброй Стрейзанд, Шоном Коннери, Вупи Голдберг, Джоан Коллинз, Лайзой Минелли, Дастином Хоффманом, Мерил Стрип, Джеймсом Брауном и с E.T., для фильма с которым Майкл записал пластинку E.T.: The Extra-Terrestial. И большой фотографии Роуз Файн, его учительнице, там тоже нашлось место.
Стенами все не ограничивалось. Идеально были выведены даже строки на плинтусах, похожии на бегущую новостную ленту: «Мечта Джозефа исполнилась с нашей помощью», «Благодарю Вас, Иегова, Джозеф, Мама, Берри Горди, Сюзанн де Пасс, Дайана Росс», «Те, кто умеет слушать, слышат музыку земли». В ванной, находящейся на «чердаке», он расположил всего один предмет, говорящий сам за себя: гигантское изображение Дайаны Росс – фотография, обложка ее альбома 1981 г. «Почему Дураки Влюбляются» («Why Do Fools Fall In Love») – название, которое, по моему мнению, отражает его отношение к Дайане. Я считаю такой выбор показательным – это был единственный постер, который стоял отдельно от всего остального.
Одна из двух комнат была полностью посвящена Jackson 5. Он увеличил черно-белую фотографию, сделанную для какой-то рекламной фотосессии, и она теперь находилась пятью футами выше, прямо над лестницей, так что нас было видно сразу на входе. Над фотографией была выгравирована его собственная цитата: «ПРОСТО ДЕТИ С МЕЧТОЙ». Рядом, на вмонитированной табличке, Майкл написал золотым на черном:
"Фотографируя, ты останавливаешь на секунду время, И мы навеки остаемся такими, какими были. Говорят, что рисунок рассказывает больше, чем тысяча слов. При помощи этих фотографий я воссоздам волшебство, которое мы помним, с надеждой, что путешествие в прошлое проложит путь в замечательный и успешный завтрашний день".
Эта галерея служила ему и офисом, и залом для занятий танцами. Каждое воскресенье он запирался там на два-три часа, разучивал движения. Мне нравится думать о том, что он танцевал там, «среди воспоминаний». Когда люди заявляют, что Майкл всегда убегал от своего прошлого и от времен Jackson 5, я позволяю себе немного улыбнуться и думаю о «комнате воспоминаний», о стенах, которые рассказывали каждому из нас свою историю: «Гордись. Всегда помни».
Некоторые из тех, кто был запечатлен на «стене славы» были друзьями Майкла: Джейн Фонда, Кэтрин Хепберн, Марлон Брандо, Грегори Пэк, Сэмми Дэвис-мл. и неповторимая Элизабет Тейлор. Он познакомился с ними на общих вечеринках, которые устраивал после обновления Хейвенхерста. Брат начал приглашать к себе гостей, рассылал приглашения, шеф-повар готовил прекрасную еду, а обученный штат всегда был наготове. Мама называла такие сборища «ужинами с кучей звезд». Она до сих пор вспоминает случай, когда одним вечером, постучавшись, в ее комнату зашел Майкл с Юлом Бриннером – поздороваться. Увидев Маму в ночном чепчике, Юл попросил ее не волноваться.
Я на тех вечеринках никогда не присутствовал, в отличие от Мамы . Она рассказывала, что Майкл, которому тогда было около двадцати шести, старался вести себя по-взрослому со своими знаменитыми гостями, которые были старше него. «Он тянется к ним, по возрасту», - так она это объясняла. И все же первым делом он показывал им свою коллекцию кукол на витрине и мороженницу/йогуртницу, которую недавно установил. Несмотря на то, что он очень старался вести себя как взрослый, «внутреннего ребенка» сдержать было невозможно.
Утверждать можно одно: объединяла таких разных людей профессия – все они были актерами и работали на съемочных площадках. Так он познакомился с Кэтрин Хепберн, когда Джейн Фонда пригласила его на съемки фильма «На Золотом Пруду» в 1981-ом. С кем бы Майкл ни находился, он всегда был нацелен на получение опыта, просил совета и интересовался всем, особенно в области кино, славы и популярности; он с жадностью впитывал все, что ему было предоставлено, работая над своей карьерой сольного артиста.
Общаясь с каждым из друзей, где бы это ни было, он всегда брал с собой диктофон и тайком записывал их беседы. Должно быть, это звучит странно, и я сомневаюсь, что собеседники были в курсе, но его можно было понять – он записывал разговоры для постоянного их переслушивания, так же, как он делал и со своими собственными заметками. Думаю, он так восхищался этими людьми – особенно Джейн Фондой, Марлоном Брандо и Элизабет Тейлор, что боялся пропустить любое слово, сказанное ими. Брат проигрывал эти записи по ночам в Хейвенхерсте, слушал и делал заметки. В этом деле он преуспел, и я подозреваю, что многочисленные менеджеры, адвокаты, продюсеры и представители студий звукозаписи не имеют понятия о том, что в какой-то момент на диктофоне включалась кнопка «запись», чтобы зафиксировать что-то особенно важное, а может и в целях защиты его интересов.
С годами росли его слава, его успех, и мотивы, которые побуждали его записывать разговоры других, изменились. Теперь они не были связаны с желанием выучить что-то новое, сейчас его интересовало то, что люди говорили о других, а иногда и о нем самом. Тот факт, что Майкл был звездой, и обожаем своими фанами, некоторыми людьми «на час» воспринимался неверно. Однажды, когдя я был рядом с ним, кто-то, кого он уважал, начал рявкать на него по телефону. Брат повернулся ко мне: «Вот так со мной и разговаривают. Ты можешь в это поверить?».
Jermaine Jackson "You are not alone, Michael: through a brother's eyes"
ГЛАВА 11 (продолжение № 2)
Мне кажется, что многие недооценивали Майкла. Люди думали о нем, как о музыкальном гении, но им были видны и его уступчивость, и его желание избегать конфликтов. Скорее всего, его доброта воспринимались ими как слабость. Мне всегда нравилось наблюдать, как незнакомцы, знакомясь с ним в первый раз, уходили, находясь под сильным впечатлением от встречи, поменяв в корне свое мнение. Он умел быть самым смешным, самым приземленным человеком на свете, и в то же время поражал интеллектом и креативностью, которые сделали его одним из умнейших людей, выходящим за рамки стандартного мышления.
Я улыбаюсь, вспоминая его особенные отношения с диктофоном, потому что получалось, что он сам вмешивался в свое собственное личное пространство – еще одно доказательство того, насколько он был любопытным человеком. Однажды, уже после того, как мы с Хейзел переехали из Хидден Валли в новый дом в Брентвуде, Майкл был у нас в гостях, а я как раз искал фонарь.
- Он в верхнем шкафчике рядом с твоей кроватью, - сказал брат. - Ага, значит, ты опять рылся в чужих вещах? – спросил я.
Эта дурная привычка появилась у него достаточно давно. Он говорил, что по тому, что люди хранят у себя в ящичках, всегда можно понять, кто они есть или же узнать, как они ведут свои дела. Началось все с Бабушки Марты, в восточном Чикаго. Он копался в ее комоде, в ее вещах и не обращал внимания на возгласы: «Майкл, прекрати всюду совать свой нос! Нельзя рыться в чужих шкафах!»
При мысли о том, что он проделает то же самое в великолепном доме Сэмми Дэвиса-младшего в Беверли Хиллс, меня охватывала нервная дрожь. «Майкл, не смей даже об этом думать, ты меня слышишь?» Но он только рассмеялся и оставил меня гадать в неведении.
С Сэмми было всегда здорово проводить время. Мы втроем обожали кино, Сэмми зашторивал окна, чтобы калифорнийское солнце не било в глаза, нажимал на кнопку и на стене напротив появлялся проектор. Одним из самых любимых кинофильмов был «The Little Colonel» с Ширли Темпл, хотя я думаю, что Сэмми все же больше нравились вестерны. Майкл однажды подбил его на дуэль, и теперь все было во власти Сэмми - он появился со своим гоилливудским реквизитом – с игрушечными пистолетами. Они выдвинули вперед кофейный столик величиной с настоящую сцену и встали спиной к спине. Мы с Алтовайз, женой Сэмми, остались всего лишь зрителями. Сэмми повернулся к Майклу, оба пристально и серьезно уставились друг на друга. Затем кто-то выкрикнул: «Поехали!» «Бум! Бум!», - воскликнул Сэмми, развернулся на каблуках, поднял пистолет и «выстрелил», Майкл же в этот момент всего лишь успел дотронуться до кобуры. Элементы вращения в танце, может, и получались у него превосходно, но Сэмми все равно над ним подшучивал: «Я – лучший стрелок на Западе!»
Прекрасным дополнением к этой истории может служить еще один штрих: где-то на рубеже нового столетия Майклу посчастливилось познакомиться с Ширли Темпл Блэк в Сан-Франциско. Думаю, что он естественным образом тянулся к детям-звездам: Сэмми Дэвису-младшему, Элизабет Тейлор, Спанки МакФарланду и, уже позже, к Маккалею Калкину – потому что он чувствовал, что они сразу же поймут друг друга.
Не имею представления о чем они говорили с Ширли, но Майкл упомянул об этой встрече в 2001 году в Окфордском университете: «Я привык к мысли о том, что только у меня не было детства. Я думал, что существует лишь несколько человек, с кем я бы смог разделить свою боль. И когда мы недавно познакомились с Ширли Темпл Блэк... Слова были неважны. Мы плакали друг у друга на плече, она чувствовала все то же, что и я, то же, что чувствуют мои близкие друзья Элизабет Тейлор и Маккалей Калкин».
Мы росли, подчиняясь расписанию, постоянно находясь под давлением; репетиции сменялись «комендантским часом» , работа над альбомом – презетациями и мероприятиями в разных городах.
Время было всем для нас, мы даже пытались его опередить, а Майкл понимал его значение лучше, чем кто-либо еще.
Он не мог сидеть сложа руки – в такие моменты он чувствовал себя виноватым. Да, он много рассказывал о своем детстве и об упущенном времени, но дело было в том, что брат сам себе не позволял расслабиться, считал пустой тратой времени, например, видео игры или обычный перерыв в работе. Ему нужно было чем-то заниматься; «Не могу я сидеть просто так», - объяснял он. Майкл всегда считал, что в сутках недостаточно часов для того, чтобы охватить все, что приходило ему в голову.
Когда началась работа над альбомом «Thriller», брат посвятил ей всего себя. Он запирался с Квинси Джонсом, ездил из студии в Вестлейке в Голливуд, а оттуда возвращался в Хейвенхерст (ее не перестраивали), именно там он записывал все оригинальные идеи . В одиночестве. Только так он мог «поймать» то самое главное, что составило бы суть альбома; первые креативные наработки, определяющие линию всего проекта. Вне зависимости от того, сколько профессионалов было бы привлечено к работе позже, он всегда возвращался к своим первоначальным задумкам, к своим звуку и мелодиям, и требовал от остальных придерживаться его концепции.
В 1982-ом мы его почти не видели и понимали, что работа над альбомом занимает все его мысли. Но когда проект «завершился», и конечный продукт лег перед ним на стол, брат был «сильно разочарован». В итоге, он отозвал финальную версию альбома, потому что «не чувствовал», что принятые решения были верны.
«Это как снять отличное кино и испортить все при монтаже», - рассказывал он в своей автобиографии.
Команда профессионалов, которая работала вместе с ним, знала все его креативные замыслы, и, я уверен, что для них «Thriller» звучал великолепно, сильно, несмотря на все протесты брата, который занимался тем, что выбрасывал бесчисленное множество треков, один за другим – когда все вокруг считали, что альбом уже готов. Прослушав его впервые, Майкл, по его собственным словам «расплакался, как ребенок»: «Все пропало! Ничего не выйдет!» Он рассказывал, что пулей выскочил из студии в Вестлейке, взял чей-то велосипед и крутил педали так долго, как мог, в попытке сбежать от того сумасшедствия, которое им овладевало. Оказавшись вдруг среди на школьном дворе, среди играющих детей, он остановился. Их смех и невинность, по его словам, «заставили его взглянуть на все заново, и он поехал обратно, снова воодушевленный». Он принялся работать над следущей версией альбома. Месяцем спустя брат, взорвав все мыслимые преграды, используя все свое воображение и мощь креативного мышления , представил миру то, что станет классикой.
«Thriller» занимал первую строчку в хит-парадах в течение тридцати семи недель. Волшебство начало свое победное шествие по планете. За неделю было продано от пятидесяти до ста тысяч копий. Но не одним лишь количеством проданных альбомов ознаменовалась эта победа; диск стал музыкальными событием сродни коронации, и не только в Америке, но и по всему миру. Джозеф всегда надеялся, что однажды наша музыка завоюет любовь масс, и мне нравится думать, что мы сломали расовые барьеры еще во времена Jackson 5. Но то, что сделал «Thriller», не могло сравниться ни с чем: альбом стал тем, что составляет суть музыки, он стер все различия и объединил всех, вне зависимости от возраста, пола, сексуальной ориентации или расы.
Прошло почти восемнадцать лет с тех пор, как мы спервые выступили в Гэри и двадцать пять лет с момента появления лейбла мистера Горли в Детройте. Собираясь отметить годовщину, компания NBC организовывала трансляцию с мероприятия под названием «Motown 25: Yesterday, Today, Forever» («Мотаун 25: Вчера, Сегодня, Завтра»)
Одним из продюсеров была назначачена Сюзанн де Пасс. Она пригласила нас всех, снова объединившись, выступить на концерте в честь мистера Горди. Идея была потрясающей. Мысль о том, что мы снова будем петь вместе, приводила меня в восторг. Уже лет шесть мне снился один и тот же сон – мы с братьями на одной сцене, я начинаю отсчет, сейчас уже надо вступать... и просыпаюсь. Подсознание слишком долго играло со мной. И вот момент настал. Я не мог больше ждать.
Я был более чем уверен, что и Майклу идея придется по душе, особенно после той самой галереи на чердаке. Но дело было в том, что в музыкальной индустрии слишком большое значение имеют люди определенного сорта, консультанты, участвующие в жизни артиста, и его лагерь был нацелен на брэнд «Майкл Джексон», а не на Jackson 5. Вопрос теперь состоял в будущем, а не в прошлом. «Thriller» шагал по планете, и Майкла не должно было заботить какое-то выступление на «аллее памяти». Его команда была уверена в том, что вся слава достанется мистеру Горди, и причем тут Майкл? У брата тоже имелись кое-какие сомнения. Говорят , что он не хотел выступать, но это не так. Он не хотел связывать себя с шоу на телевидении. Все еще страдая от истории с The Jacksons на CBS, он считал, что телевидение ему только мешает.
Мы же думали, что он совершает ошибку. Мама была первой, кто озвучил эту мысль. «Мотаун дал тебе и твоим братьям путевку в жизнь, - напомнила она ему. – И ты будешь выступать на той же сцене, которую ты обожал еще мальчишкой». Он пообещал ей подумать, но я все-таки чувствовал себя не в своей тарелке. Позвонив ему домой и услышав его голос, я сразу же понял, что он устал и не хочет говорить на эту тему, однако, будучи убежденным в том, что ему все видится под другим углом (либо же причиной тому служили плохие советчики), я продолжал, надеясь повлиять на его решение. «Понимаешь, воссоединиться снова, это же замечательно, - сказал я. – Там будут присутствовать все наши фаны, а волшебство сотворит из «плохого телевидения» - „хорошее“». Я напомнил ему о том, как он исполнил танец «робота» на Soul Train и о том, как на это отреагировали зрители, как танцевали под его танец детки, и о том, как это его вдохновило.
«Не сравнивай, - ответил он. – Это уже в прошлом. Не хочу я больше связываться с телевидением. Мне хочется работать на концертах, выпускать музыкальные клипы. Не желаю заниматься тем, чем занимаются Осмонды». Он был спокоен, но непоколебим. Я ничего с этим не мог поделать, приходилось уважать его видение как артиста, и я сдался. Мысль о том, что мы будем выступать на Мотаун 25 без него, меня убивала.
Затем произошло следующее: Мама сообщила нам, что приходил мистер Горди. Я все еще сомневался в том, что из этого что-то получится, потому что если Майкла не смогла убедить Мама, то это практически означало конец всей затеи. Но мой тесть всегда повторял, что все, что случилось на CBS Records «было не только взаимовыгодным сотрудничеством, но и делалось с любовью», и он приехал к Майклу, чтобы убедить его выступить.
«Подумай, - сказал ему мистер Горди, - снова там, вместе с Джермейном... На сцене. Это же будет просто волшебно!» Мистер Горди никогда не забывал о телефонном звонке, сделанном Майклом перед фестивалем в Вестбери, когда я ему был нужен. «Но дело не только в Джермейне.Ты нужен мне и всей семье Мотаун». Он напомнил ему, что там будут Смоуки и The Miracles, а Дайана Росс воссоединится с The Supremes. Никто себе не представляет Jackson 5 без Майкла.
