Глава 59. Across the Universe.
В те дни, когда паутина уловок прокуратуры и СМИ опутывала Майкла все сильнее, у меня в голове часто возникали проекты, которые мы уже разработали в рамках MJ Universe. Мне все еще были доступны документы по планированию от 2003 года.

На повестке дня была коммерциализация Неверленда. Ранчо должно было стать коммерческим - благодаря открытости посетителям и различным мероприятиям это возместило бы расходы. Благотворительный проект Go For Your Dreams! приобрел очертания. Мы уже обговорили все юридические и PR-аспекты и находились в контакте с новыми сотрудниками, которые должны были взяться за управление и бухгалтерию. Они же считались MJ International Fan Corporation (Международная корпорация фанатов MJ), отделом, который призван был координировать все виды деятельности, связанной с фанатами. Под эгидой Баррет-Джексон в Финиксе были запланированы праздничные мероприятия, которые должны были стать источником финансирования для Go For Your Dreams! Artisan/Next Pixar (анимационная студия) выступила в качестве новой территории для деятельности, так же, как Spanish Trail Real Estate в Лас-Вегасе при подготовке Neverland II. В наших планах были встречи со Стивом Баллмером и Биллом Гейтсом из Майкрософт в Сиэтле, проведение Hearts & Soul Awards в Лас-Вегасе и приглашение Ларри Кинга, самого успешного ведущего США, в Неверленд, чтобы привлечь его к проекту Go For Your Dreams! Также мы занялись организацией новой звукозаписывающей компании, которая должна была стать собственностью Майкла и работать под предварительным названием Record Label of Tomorrow. Эти планы могли показаться очень трудоемкими, но они делегировались и в целом могли быть осуществлены силами сотрудников. Главной целью и смыслом предприятия было уберечь Майкла от напряжения турне. Ему нужно было дать время для «отдыха и расслабления». Внутри MJ Universe по согласованию с Майклом Джексоном также был запланирован отдел New World - подразделение, чье название по желанию Майкла описывало стремление к новой жизни, полное освобождение от старой системы. Это должно было стать способом создания «зоны безопасности», в которой он мог уйти в свои мысли, - мера, которая ясно показывала, что сейчас он опасался людей, с которыми сотрудничал раньше.
Обширный «список авторизаций» определял и регламентировал многочисленные проекты и персональные обязанности в MJ Universe. Из документа становилось ясным, насколько Майкл отдалился от своих бывших партнеров по бизнесу: «Составление условий для MJ Universe и относящиеся к этому сделки производятся независимо от моей последней компании. […] Чтобы Бранка, Sony, Банк Америки, Аль, Коппельманн и т.д. не принесли затруднений, важно иметь на нашей стороне беспристрастного консультанта (Аллана). Аллан (новый финансовый консультант Аллан Уитмен - прим. авт.) осведомлен обо всех проектах».
Интернет-проект должен был принести доход в 140 миллионов долларов, я разрабатывал все это для Майкла и для того, чтобы мы могли приобрести в качестве партнера канадскую музыкальную компанию.

Я не мог забыть о совместной работе над проектом, а потому продолжал заниматься планированием предприятий для MJ Universe и неоднократно их перерабатывал. То, что мы уже начали реализовывать и предпринимать перед обвинениями в конце 2003 года, было прервано из-за процесса. Пока нечего было и думать о более тесном сотрудничестве с Apple, Mercedes-Benz или Marvel. Я общался с IT-инженерами и программистами, развивал первоначально периферийные сферы (отделы) и работал над концентрацией MJ Universe прежде всего как большой Интернет-платформы в качестве центра деятельности. Фанаты и Майкл должны были получить прямой доступ друг к другу - практически круглосуточно и с различными интерактивными возможностями и инструментами. Это имело большое преимущество, потому что так Майкл избегал концертных турне. В своей Интернет-Вселенной он бы в любое время имел контакт с фанатами, и они с ним, это был бы обмен, для которого не было возможностей в настоящее время, и он мог бы как угодно продвигать новые песни, выпускать новости, предлагать скачивание и координировать мерчандайзинг. Если бы он захотел выступать с шоу и дать концерты, тогда в будущем он мог бы сделать это без давления. Дополнительно я разрабатывал бизнес-план к этому по-новому организованному проекту MJ Universe и вместе с инвесторами занимался организацией финансирования.

Глава 60. Распродажа.

В 2008 долги Майкла достигли размера приблизительно в 400 миллионов американских долларов, причем вопрос касался крупных банков, таких, как Банк Америки, которые предоставили соответствующие кредиты. В противовес им имелись текущие доходы Майкла от половины каталога Beatles, которой он еще владел, и от каталога MiJac, прав на его собственные песни. Они составляли примерно 50 миллионов долларов (Beatles) и около 25 миллионов долларов (MiJac) в год. Это были доходы, которые создавались сами собой благодаря тому, что по всему миру тысячекратно проигрывались или раскупались песни. Следует добавить, что, хотя Майкл обладал правами на каталог MiJac и половину каталога Beatles, эти активы было не так легко преобразовать в денежные средства. Помимо того, что часть была отдана в залог, все время стоял вопрос о цене для продажи - прежде всего, в затруднительном положении, когда следовало ожидать давления. Начиналась фаза реструктуризации долга, в этом участвовали многие банки, финансовые компании и заинтересованные стороны.
Летом 2008 начался происходивший из США глобальный, затронувший весь мир банковский кризис. На мой взгляд, крупные банки хотели избавиться от кредитов или, по меньшей мере, не предавать огласке свое имя относительно этого и передать их небольшим финансовым компаниям. В случае с Майклом было не исключено, что его кредитоспособность перед известными банками пострадала из-за процесса, что было бы еще одним «достижением» фильма Башира.
Внезапно появился некий доктор Томе Томе, ливанец по происхождению, который то утверждал, что он врач, то, что он посол из Сенегала, и который, как ходили слухи, был близок к Нации ислама. Доктор Томе Томе работал на компанию Colony Capital, так называемого «финансового инвестора», которого, пожалуй, более справедливо было бы назвать кредитной акулой. Их принцип состоял в том, чтобы «скупить» неплатежеспособные предприятия с долгами, получив их по низкой цене, затем разделить на части и выгодно перепродать. Томе внушал Майклу, что он абсолютный банкрот, но с его помощью сможет снова разбогатеть. Против Томе уже тогда имелись некоторые сообщения относительно экономических преступлений, и Эвви Тавасси, секретарь Майкла, позже сказала о Томе, что, вероятно, с Майклом не могло случиться ничего хуже, чем встретиться с ним.
Томе полностью завладел Майклом, его жизнью и его делами, он называл себя «президентом» MJJ Productions, компании, которая принадлежала Майклу, и больше никого туда не допускал. Однако я полагаю, что со своей стороны Томе был не более, чем инструментом компании Colony Capital, возглавляемой человеком по имени Том Баррак, которая, с другой стороны, находилась в тесной связи с инвестиционной группой Fortress в Нью-Йорке. Компания Fortress приобрела у Банка Америки часть кредитов Майкла, и поскольку Colony Capital предоставила Майклу ссуду в 23 миллиона долларов, на основании этого кредитор по праву, полученном задним числом, претендовал на ранчо Неверленд, чтобы сбыть его за 100 миллионов долларов, как было слышно. Томе убеждал Майкла, что ранчо потеряно навсегда, он может забыть о нем, если не займет ради этого денег. В то же время Colony Capital, которая владела казино и отелями в Лас-Вегасе, настоятельно призывала его дать там шоу, чтобы вернуть 23 миллиона долларов. К этому добавилось еще и то, что к нему обратилась фирма All Good Entertainment, которая хотела призвать Майкла дать воссоединяющий семью концерт, чтобы вместе с его братьями возродить Jackson Five. Удивительно, но снова появился и Фрэнк Дилео, который в 1980-х являлся менеджером Майкла, но был освобожден от этой должности в 1989. В то время Дилео был также вице-президентом звукозаписывающей компании Epic (которая в 1988 вошла в состав Sony). Он действовал так, как будто являлся единственным представителем интересов Майкла. Он совершил сделку о концерте воссоединения для All Good Entertainment, под чем Майкл, разумеется, не подписывался.
Как это могло зайти настолько далеко? Несмотря на то, что он был оправдан, Майкла уничтожили, и он все еще находился как будто в шоке. В своей одиссее после процесса он прошел дальний путь, сейчас он вернулся и словно застыл.
Почти каждый из старой системы хотел сейчас быть с ним снова, каждый боялся, что поезд может отправиться без него. Странным было то, что, хотя Майкл был повержен, казалось, что многие верят, - внезапно он снова воспрянет и сможет добиться новых ошеломительных успехов, - и тогда всем хотелось быть рядом. Его все еще считали способным на что-то, и стало очевидным, что его, уже начавшего обращаться к совершенно другим вещам, хотели чуть ли не вынудить к новым концертам, которые должны были принести большие деньги. Майкл вернулся из Лас-Вегаса в ЛА, где Томе и Colony Capital предоставили ему загородный дом. Было ли здесь удобнее контролировать его? Это был дом, где впоследствии он ушел из жизни. Есть слух, который не был опровергнут, что Томе должен был породниться с сестрой Рэнди Филиппса, главы AEG Live – Anschutz Entertainment Group.
Появились крупные игроки – сам Филип Фредерик Аншутц, нефтяной магнат, владелец компании AEG, создатель и собственник крупных площадок для мероприятий, участник трагедии (ему также принадлежит Стейплс-центр в ЛА, в котором в конце концов была устроена церемония прощания с Майклом). Аншутц был связан узами дружбы с Томом Барраком из Colony Capital. Из-за Colony Capital Аншутц оказался в той лодке, которая подчинялась лишь шефу AEG Рэнди Филиппсу, – на Майкла оказывалось давление, чтобы он дал концерты на аренах, принадлежащих AEG. Должны были состояться десять концертов под названием тура This Is It. Вероятно, Майклу давали понять, что он разорен, если не станет участвовать, только концерты еще могут его спасти. Я знал, что это было не так, но тогда у меня вряд ли получился бы контакт с ним, он был окружен и недоступен.
Совместно с одной канадской компанией я получил финансирование в размере около 140 миллионов долларов для создания большого Интернет-портала MJ Universe. Прежде всего, портал позволил бы Майклу получать прибыль без физических усилий и стресса. Так он вышел бы из трудного положения, и больше никто не мог бы давить на него. Я написал Эвви Тавасси, персональному секретарю Майкла, и попросил ее непременно известить Майкла о бизнес-плане, но ей не удалось предоставить набросок ему на рассмотрение. Также я отправил план Рэнди Филиппсу из AEG. После этого я получил ответ от его ассистента Пола Гонгвэйра, что мой проект передали Фрэнку Дилео, – это показалось мне отвлекающим маневром. На самом деле впоследствии я больше вообще ничего не услышал. Со временем я становился все более скептически настроен: Майкл готовился к десяти концертам для «последнего выхода», своего окончательного прощания со сценой. То, что он изначально не подозревал, - люди из AEG хотели продать все это как тур возвращения. Это совершенно не соответствовало представлениям Майкла и потому не было согласовано. Для него «This Is It!» значило ничто иное как «Конец! Вот и все!»
При этом было ясно, какой резонанс будет иметь подготовленный в спешке тур в тот момент. Несомненно, его фанаты были бы благодарны и без конца пребывали бы в эйфории, но я опасался критиков: у Майкла не было нового материала, и критика разнесла бы его в пух и прах, что он только ради денег использует старые песни. То, что мне сообщил Джей Коулмен, делало все еще более угрожающим, поскольку, по непроверенным данным, число концертов должно было увеличиться, ходили слухи о 25. За закрытыми дверями уже говорили, что должно быть «мировое турне», и Фрэнк Дилео, у которого был контакт с Sony и который выступал в качестве представителя Майкла, даже продал билеты на два концерта в Карибском море. Майкл не выдержал бы мирового турне, едва возможными были бы 10 концертов, ни в коем случае 25. Он бы не хотел продавать их, это убило бы его, так как не соответствовало его собственным потребностям, его желаниям, его планам.
Тем временем снова появился доктор Томе Томе с планом – как устроить продажу ранчо Неверленд за бесценок, речь шла о почти 2000 пунктов – предметы антиквариата, сувениры, мебель, картины, личные предметы одежды и многое другое – то есть обо всем, что составляло жизнь Майкла. Богатства должны были быть проданы с торгов на аукционе Julien в Беверли-Хиллз. Контракт с сотрудниками аукционного дома заключил Томе. Майкл, который ничего не знал об этом, смог остановить дело в последний момент, и с большим трудом нашел альтернативное решение, чтобы не продавать свои сокровища, а разрешить только показать их на выставках по Азии. Одну из таких выставок я позднее видел в Японии, она представляла лишь немногое и была сделана очень сдержанно. После этой истории Майкл прекратил сотрудничество с доктором Томе Томе.
5 марта 2009 года в своем знаменитом анонсе в Лондоне Майкл объявил о десяти концертах, первый из которых должен был состояться 8 июля 2009 на лондонской О2 арене. На этой пресс-конференции он еще говорил о «последнем турне», то есть о прощании. Билеты на эти десять концертов были распроданы в кратчайшие сроки, это был мировой рекорд продаж, спрос намного превысил предложение. Предлагавшие билеты Интернет-сайты были обрушены. Тогда AEG начала поднимать ставки и предлагать все больше выступлений, чтобы заработать доход, который только был возможен. Официально речь шла уже о 50 концертах, что было подтверждено организаторами. Они даже не исключали возможность дальнейших концертов, и я снова подумал о дошедшем до меня слухе о «мировом турне», для которого AEG наметили тур продолжительностью в три года по Европе, Азии и США. Затем Рэнди Филиппс действительно объявил об этом официально. Видимо, в связи с высоким спросом в Лондоне AEG ощущала воодушевление и повышала цены. Они заключили сделку с одним поставщиком онлайн-билетов, позволяющую продавать до 1000 билетов на лучшие места за концерт по 500 британских фунтов на человека, причем 80 процентов от этого, разумеется, отходили к AEG.
Майкл с большим усилием согласился на десять концертов; о том, что должно было состояться после этого, он ничего не знал. Позднее он сказал, что не знал о том, что было согласовано, он готовился к десяти концертам, о 50 никогда не упоминалось. Когда он высказался против этого некоторым фанатам, его изоляция стала еще сильнее, больше никто не мог к нему приблизиться.
Благодаря 15-страничному контракту я узнал, что Томе действовал под руководством Рэнди Филиппса из AEG, с которым он заключил соглашение. Хотя Майкл дважды подписал контракт, остается под вопросом, точно ли он вообще его прочитал. Также примечательно, что он сказал о том, что никогда не получал копию контракта. Насколько мне известно, копии были переданы только Томе и AEG. Это может показаться спекулятивным, но после всего, что произошло, я считаю людей, имевших контроль над Майклом, способными на многое. В контракте был пункт, в соответствии с которым количество концертов могло быть увеличено до 31 – или более – по согласованию сторон. Это в высшей степени необычно. Возможно ли это, что после подписания даже страницы могли быть заменены, или соглашения были бы дополнены? Условия этого контракта были для Майкла хуже всего, что он уже критиковал раньше, он должен был быть полностью выжатым и принести благодаря этому огромную прибыль. Майкл жаловался на убыточные для него поступления от тура HIStory и критиковал Sony, и он поссорился с Томми Моттолой, затем отделился от этой системы, чтобы с большим мужеством на свой страх и риск действовать в одиночку. Но империя наносила ответный удар. Перед ним стоял единственный выбор – принять участие или быть уничтоженным. Мои планы для Интернет-проекта держали от него в стороне. Он казался мне жертвой диктатуры и ее палачей, шпионов и доносчиков. Моим единственным вопросом в те дни было не то, отменит ли он концерты, а когда он это сделает. Уже срок первых концертов должен был быть перенесен, и в целом проект был подготовлен крайне плохо.
Поскольку я очень беспокоился за него, я полетел в ЛА, чтобы еще раз попытаться известить Майкла о моих планах по реорганизации MJ Universe в большую Интернет-платформу. Я добился финансирования, проект был бы осуществлен быстро, и я хотел заранее позаботиться на случай, если он по какой-либо причине отменит концерты тура This Is It. Уже издали я увидел, что его особняк окружен многочисленными фанатами. Новые телохранители полностью блокировали дом. Неудивительно, что СМИ подняли шум по поводу новых концертов, о его «возвращении», которое он сам хотел бы понимать как прощание. Уже из такси я увидел, что не имело смысла навестить Майкла в такой ситуации, и я повернул назад с пустыми руками. В городе я встретил его звукоинженера, который так же, как и я, был шокирован из-за того, что происходило с Майклом. Также темой разговора было то, что в последнее время Майкл не раз говорил о том, что он боится за свою жизнь и своих детей. Я мог подтвердить это, потому что именно так он сказал мне на автоответчик: «Я боюсь за свою жизнь и за своих детей». Он знал, что речь шла о его жизни. Он предвидел, что с ним вскоре должно было случиться.
Его мать Кэтрин позже подтвердила страхи Майкла, а также старшая сестра Ла Тойя сообщила, что он действительно боялся умереть, и одной из причин было то, что он владел половиной каталога Sony/ATV. И каждый знал, что он расстался бы с этим только с большой неохотой.
Пару дней спустя Майкла больше не было в живых.

Глава 61. Побочные эффекты
Часто предполагалось или даже утверждалось, что Майкл Джексон был наркоманом. Я уверен, – он им не был. Когда мы обсуждали деловые вопросы или вели личные беседы, он вне всяких сомнений производил на меня впечатление, что далек от мыслей о наркотиках или чем-то подобном, ему просто не нужно было такое.
Известно, что после ожога головы, который произошел с ним в 1984 году на съемках рекламного ролика Pepsi из-за преждевременно воспламенившейся пиротехники, ему были назначены обезболивающие. Когда позднее боль время от времени возвращалась, он снова принимал обезболивающее. Майкл нанимал врачей, которые круглосуточно заботились о нем и стоили больших денег. В последние годы жизни, когда его все чаще мучили бессонница и беспокойство, он начал спрашивать также о снотворных, о транквилизаторах, которые на пару часов давали ему покой. Он жаждал сна и отдыха. Возможно, после всего, что должен был пережить, он хотел забыться немного. Он хотел покоя, но без потери контроля над своим телом. Тем не менее, всегда были врачи, которые сразу оказывались тут как тут, если речь шла о том, чтобы дать Майклу какое-нибудь лекарство. Случалось, что они предлагали ему новое средство, которое будто бы было выпущено совсем недавно, которое было очень эффективным и пойдет ему на пользу – и которое, разумеется, должно было оплачиваться отдельно.
Во время перелета из ЛА в Берлин на церемонию награждения Бэмби мы все спали в первом классе Боинга 747 – Майкл, дети, Грейс и я – а также сопровождавший Майкла врач. Состояние здоровья Майкла было хорошим, и мы с Грейс знали, что он ни в коем случае не нуждался в лекарствах от какого-либо врача, потому мы оба легли спать в салоне самолета так, чтобы сидевший неподалеку врач должен был пройти мимо нас, чтобы добраться до Майкла. Несмотря на это, он попытался так сделать, я пробудился от полусна и отправил его назад на свое место. Майкл его не звал.
В другой раз я уже попрощался с Майклом в Хилтоне в Беверли-Хиллз. Но затем мне нужно было вернуться в отель, куда я снова приехал где-то 45 минут спустя. Я знал, что Майкл никуда не ушел, и несколько раз постучал нашим тайным стуком в дверь его номера. Но, вопреки ожиданиям, он не открыл. Под дверным проемом я заметил мелькающую тень человека, который двигался по комнате, и тут же громко крикнул, что мне должны открыть, иначе номер откроют телохранители. Впустивший меня человек оказался врачом Майкла. Сам Майкл лежал в кровати в спальне, полностью апатичный, и я начал спорить с врачом, так как мне казалось совершенно излишним давать Майклу снотворное.
Когда в ноябре 2003 полиция обыскивала ранчо Неверленд, были показаны и съемки о запасах медикаментов, но ими удивительным образом никто, казалось, не заинтересовался. Мне бы хотелось, чтобы хотя бы один из должностных лиц осмотрел все это подробнее, не для того, чтобы обвинить Майкла еще и в злоупотреблении лекарствами, а чтобы проконтролировать лечащего врача.
В качестве хорошего врача мне вспоминается лишь доктор Алекси из Лас-Вегаса. Прежде всего, он лечил детей при простудах и других, более обычных жалобах. Кроме того, в общении он был спокойным и объективным, а также компетентным человеком, и при случае я мог поговорить с ним и о Майкле. Он советовал проявлять осторожность и умеренность в приеме лекарств, и у меня сложилось впечатление, что у него тоже вызывали подозрения личные врачи Майкла. Поэтому во время моей работы с Майклом мы постоянно пытались держать врачей на некотором расстоянии от него, и внушали ему самому не позволять сразу навязывать все то, что они расхваливали ему как новые чудодейственные средства.
«Я убежден в том, что, когда Майкл расстался с Вами, он подписал свой смертный приговор», – как-то написал мне Алекси по электронной почте. Несомненно, это сказано с преувеличением, но, по крайней мере в течение лет, когда мы работали над проектом MJ Universe, у меня было чувство, что Майкл едва ли принимает наркотики, потому что они просто не были ему нужны.

Для тех, кому интересна тема здоровья Майкла, в интернете уже есть огромное количество информации о его проблемах и попытках ему помочь. Заинтересованным лицам придется удовлетвориться тем, что уже написано. Моя же цель в этой книге - это поделиться с вами Майклом Джексоном, которого я знал на протяжении пяти удивительных лет.

На самом деле, я ничем не заслужил право попасть в мир Майкла, не говоря уже о том, чтобы писать о нем. По профессии я врач, и каждый день моя работа напоминает мне о том, что есть раны, которые затягиваются, а есть раны, которые не заживают никогда. И как бы мне этого ни хотелось, я не в силах изменить необратимость смерти, но я утешаю себя знанием, что у меня есть возможность облегчить боль и болезни, которые торопят ее приближение. Подобно этому, я не могу изменить и того, что люди хотят писать о Майкле. В моих силах лишь восстановить в памяти наши беседы, проходившие за воротами Неверленда и в моем собственном доме.

Как мы с Майклом познакомились

Я познакомился с Майклом 1 октября 2001 года. Он пришел ко мне на прием в поисках местного врача, который мог бы выезжать на дом, – по всей видимости, он нашел мои координаты в местном телефонном справочнике. В тот день я как обычно принимал пациентов. И вот приходит моя медсестра Сью и спокойным тоном сообщает, что следующий пациент – Майкл Джексон. И с улыбкой передает мне карту. По ее взгляду я понял, что можно не переспрашивать, не тезка ли это.

Когда я вошел в приемную палату, Майкл сидел на стуле слева от двери. На нем был голубой блейзер с золотым крестом на левом нагрудном кармане, белая футболка с угловым вырезом и завязанные на талии красно-коричневые шелковые штаны, похожие на пижамные, а также белые носки и черные туфли-мокасины. Хотя дождя на улице не было, Майкл принес с собой черный зонт, который был прислонен к стене слева от стула. Я представился как доктор Ван Валин, но сказал, что меня можно звать просто Барни. Майкл поднялся и произнес:

- Добрый день, доктор Барни. Я Майкл.

Говоря эти слова, он сложил ладони вместе, почти как если бы собирался помолиться, и слегка поклонился мне. Затем он сел обратно на стул и – как, я позже заметил, он делал всегда – положил себе на колени журнал.

- Очень приятно познакомиться с вами, Майкл, - сказал я.

Он поблагодарил меня и спросил:

- Я вас знаю? Вы так знакомо выглядите… Наверное, мы где-то встречались?

- Нет, вообще-то мы не встречались, - ответил я. - Я уверен, что запомнил бы такую встречу. Хотя я видел вас в прошлом году в магазине видеозаписей в Лос-Оливосе, но мы не разговаривали. Моя дочка Бианка подошла ко мне и сказала, что вы в другой части магазина. Она звала меня посмотреть, но я ответил, что мне кажется, лучше дать вам спокойно совершить покупки.

Кратко обсудив вопросы здоровья Майкла, мы перешли к разговору на другие темы и обнаружили, что у нас много общих интересов. Мы оба любили антиквариат, нам нравилась музыка 60-х и 70-х, у нас обоих были маленькие дети и мы любили места Лос-Оливоса и долины Санта-Инез. Мы завели беседу об антиквариате, и быстро стало очевидно, что у Майкла собрана изысканная коллекция. Я рассказал ему, что мои родители содержали магазин антиквариата в Солванге и я был их основным поставщиком с 1971 по 84-й год, когда переехал из Мексики в Чикаго. Он спросил:

- Что за вещи вы покупали в Мексике?

- Моими любимыми находками были карусели, - ответил я. - Там их называют «tio vivo», и я понятия не имею почему, так как в переводе это означает «живой дядя».

Я рассказал Майклу, что моими любимыми были миниатюрные карусели, сделанные для детей, - такие, как карусель в зоопарке Санта-Барбары. Я думал, что мой энтузиазм в этом вопросе ему наскучит, но он воскликнул:

- Я не помню, чтобы когда-нибудь встречал детскую карусель! У вас еще осталась хоть одна?

- Последнюю давно продали, и я не помню, к кому она ушла, - признался я.

- Магазины антиквариата в Мексике очень отличаются от здешних, Майкл, - продолжал я. - Их нигде не рекламируют, и мне приходилось ездить из района в район и спрашивать у людей, не продают ли где-нибудь поблизости старые вещи. Я понял, что многие даже не понимают слова «антиквариат», но те, кто понял, посоветовали мне лучше спрашивать про «tiliches». Тогда мне указывали на какую-нибудь дверь в стене – без всяких вывесок, кроме номера дома. И говорили, что там я найду «tiliches» в изобилии. Я стучался в дверь, проходил в чью-то кухню или спальню и через заднюю дверь выходил во двор, который мне казался страной чудес в забытом мире. Антиквариат там был настоящий, возрастом в сотни лет, со старинной росписью – не только на холсте, но и на меди и олове. Там были вырезанные из дерева святые (Santos) со стеклянным глазами, изготовленные еще в колониальную эпоху и вывезенные из старых мексиканских соборов; сундуки; скамьи; всевозможная деревянная резная мебель; животные с каруселей; газовые канделябры и вещи, которые я даже не мог опознать! Ни на чем не было ценников – про все нужно было спрашивать. Иногда можно было поторговаться немного, но в основном цены были фиксированные. В конце концов я узнал всех дилеров и все антикварные магазины в Гвадалахаре.

Майкл какое-то время сидел и вежливо слушал мою болтовню, потом, наконец, сказал:

- Я тоже люблю карусели. У меня даже есть одна на ранчо.

- С настоящими, оригинальными деревянными лошадьми? – спросил я.

- Да, я купил ее в Лос-Аламосе, - ответил он (имея в виду городок в 15 минутах к северу от его ранчо). - Я хочу показать ее вам. Думаю, она вам очень понравится.

Вы, вероятно, спросите, был ли я ослеплен, потрясен и потерял ли дар речи, находясь в одной комнате с Королем поп-музыки. Честно говоря, после того, как я оправился от первоначального удивления и поговорил с ним немного, у меня появилось чувство, будто я встретился с давним другом.

В завершение визита Майкл пригласил меня в тот же вечер на ужин на ранчо Неверленд. Я спросил, можно ли взять с собой моего сына Мейсона, которому тогда было девять.

- Безусловно, - ответил он. - Приводите его. Ему будет весело.

Перед тем, как выйти из кабинета, Майкл наклонился ко мне и, указав на журнал «People» на журнальном столике, сказал:

- Не покупайте его. Это отвратительный журнал.

- Окей, - согласился я со смехом.

Ужин у Майкла

Окончив прием пациентов в тот день и занимаясь просмотром медицинских карт, я позвонил своей жене Крис и рассказал, что познакомился с Майклом Джексоном и он пригласил нас с Мейсоном на ужин. Я попросил ее не говорить Мейсону о том, куда мы поедем. Ему следовало просто одеться нарядно и быть готовым к сюрпризу. Примерно в шесть часов вечера я, наконец, уехал из офиса. Когда я прибыл домой, Мейсон был уже готов: одет в штаны цвета хаки, белую рубашку и галстук. Я улыбнулся ему и сказал: «Сегодня мы поедем в удивительное место».

Когда мы отъезжали от дома, Мейсон с улыбкой спросил:

- Мы же едем домой к Майклу Джексону, да, папа?

Не знаю уж, как он догадался про Майкла Джексона – наверное, потому что в нашем районе было только одно удивительное место – ранчо Неверленд. Мейсон знал о щедрости Майкла по отношению к школам в долине Санта-Инез. Майкл приглашал сразу по нескольку классов из местных школ посетить ранчо, пообедать или поужинать там, покататься на аттракционах, сходить в зоопарк и посмотреть кино. Он делал это очень часто. В последующие годы я не раз слышал, как Майкл говорил: «В Неверленде никто ни за что не платит».

Я улыбнулся Мейсону и кивнул:

- Верно.

И так было положено начало почти пятилетней ни с чем не сравнимой дружбе.

Мы жили в Балларде (район города Солванг), и от нас до ворот Неверленда было примерно шесть миль. Путь лежал через Лос-Оливос, шоссе 154, через ранчо Чамберлин ко внешним воротам, ведущим на ранчо Майкла. Ранчо Чамберлин занимает площадь примерно в 10 тысяч акров и прилегает к ранчо Майкла, которое имеет площадь примерно в 2800 акров. Дорога к его дому идет среди диких просторов, петляя между холмами, дубами и кустами полыни, и, проезжая по ней, всегда нужно смотреть по сторонам, потому что там встречаются кабаны, зайцы и олени. От ворот дом Майкла еще не был виден. У ворот нужно было обязательно остановиться и сообщить свое имя, и тогда вам разрешалось проследовать дальше на ранчо. У охраны была специальная форма, которую требовалось подписать, - в ней вы обязались вести себя как подобает гостю и ни в коем случае не делать фотографий на территории ранчо. Фотокамеры и телефоны со встроенной камерой нужно было сдать на проходной, и забрать их можно было только на обратном пути. От проходной меж холмов вела дорога длиной примерно в милю, и заканчивалась она у кованных железных ворот Неверленда. Этих ворот не было видно до тех пор, пока вы не взбирались на вершину холма, откуда открывался великолепный вид на озеро и часть дома. По ранчо беспрепятственно гулял скот, и часто животные лежали прямо на дороге, так что приходилось сгонять их, чтобы проехать. Когда Майкл был у меня на приеме, он предупредил меня об этом и велел «не ехать слишком быстро».

Когда мы приблизились к воротам Неверленда, они распахнулись автоматически. Ворота эти были массивными и очень богато украшенными. В арке в верхней части ворот позолоченными металлическими буквами было написано «Neverland», а поверх этой надписи на золотой ленте красовалось имя Майкла Джексона.

После ворот дорога разветвлялась влево и вправо, огибая пятиакровое озеро. Мне было велено следовать по правой дороге. Она привела нас к выгнутому каменному мостику, справа от которого шумел водопад, впадавший из второго озера примерно такого же размера в ручей, который бежал под мостом и соединял два озера между собой. На берегу там и сям были установлены бронзовые статуи играющих детей в натуральную величину. За мостом я увидел человека, похожего на шофера: он стоял возле четырех черных Роллс-Ройсов и жестом велел нам припарковаться рядом.

Когда мы вышли из машины, дверь главного дома отворилась, и восемь человек персонала выстроились на лестнице, приветствуя нас. Мы поднялись по лестнице, и каждый из членов персонала представился и пожал нам руки. Майкл встречал нас в дверях.

Это бы уже не тот Майкл, которого я видел ранее в своем кабинете. Здесь он был полностью хозяином положения. Он, казалось, чувствовал себя в этой роли очень привычно, уверенно отдавая указания персоналу возвращаться к своим обязанностям. Когда работники ушли, я представил Мейсона Майклу. Он, в свою очередь, представил нас Принсу и Пэрис, которые стояли прямо позади него (им было 3 и 2 года соответственно). Пэрис оказалась застенчивой: обняв Майкла обеими руками за левую ногу, она робко выглядывала на нас из-за его спины. Принс повел себя как джентльмен: вышел вперед, пожал нам руки и сказал, что рад познакомиться. Майкл попытался заставить и Пэрис поздороваться, но она только зарылась готовой в его пижамные штаны. Это насмешило его, и он произнес: «Пэрис, ах ты Эпплхед…»



Со временем, слыша это слово в разных ситуациях, я понял, что «Эпплхед» - это на самом деле ласковое выражение, которое Майкл использовал, когда кто-то вел себя как глупыш. Он даже несколько раз называл так Мейсона. Теперь, когда персонала вокруг не было, Майкл вел себя гораздо мягче, - снова как человек, с которым я познакомился в кабинете.

Первым, на что я обратил внимание в прихожей, был восхитительный запах, который, как я предположил, исходил от ароматической смеси в чаше на столе слева за дверью. Следом я заметил негромкую классическую музыку, которая нас окружала. Система была тщательно продумана так, что создавалось впечатление, будто музыка разлита повсюду в воздухе, - колонок нигде не было видно.

Слева в прихожей, ведущей в столовую, стоял манекен английского дворецкого в человеческий рост. На вытянутой руке у него был поднос с печеньями – настоящими, свежеиспеченными. Сразу справа, дальше по коридору, располагалась комната, которая, как я позже узнал, была комнатой Майкла. Чуть дальше по правую руку находилась резная лестница с дубовыми балясинами, ведущая на второй этаж. На стене слева, напротив лестницы, висела очень большая картина, изображающая Майкла сидящим на ложе из цветов и длинную очередь идущих к нему детей. По дому было развешено много схожих картин, явно выполненных одним художником – его стиль узнавался безошибочно. Я чувствовал себя как в музее.

Майкл, Принс и Пэрис провели нас в столовую, и Майкл сел во главе стола. Мейсона посадили справа от Майкла, Принса – слева, а я сел рядом с Мейсоном напротив Пэрис, которая провела на своем стуле всего ничего, предпочитая вместо этого сидеть на коленях у Майкла. Из кухни вошла женщина и на серебряном подносе принесла нам испускающие пар ароматизированные полотенца, чтобы вытереть руки перед ужином.

Каждому дали красную папку с изображением силуэтов детей, прыгающих по траве. Внутри было меню на вечер. Я помню тот вечер очень ясно. Хотя меню печатали ежедневно, состав его не сильно менялся. Там всегда присутствовал хот-дог, гамбургер, рыбные палочки, запеченные куриные ножки и чимичанга (жареная лепешка с мясом). На гарнир подавалась зеленая фасоль и кукуруза или морковь. В тот вечер я ел чимичангу, а Мейсон и Принс взяли хот-доги. Не помню, чтобы Пэрис ела что-то конкретное – она все время сидела рядом с Майклом. Сам Майкл ел рыбные палочки с фасолью и кукурузой.

За ужином мы с Майклом беседовали, и Принс, который слушал наш разговор, вдруг спросил:

- Барни, а вы знаете, что после ужина мы пойдем в аркаду?

Прежде чем я успел ответить, Майкл сказал:

- Принс, что ты сделал?

Принс, который поначалу выглядел озадаченным, вдруг просиял улыбкой и ответил:

- Ой, да, я вмешался в разговор.

- Верно, ты вмешался, - подтвердил Майкл. - И что теперь надо сделать?

Принс, явно гордый тем, что правильно ответил на вопрос, повернулся ко мне и произнес:

- Извините, что я вмешался, Барни.

Я сказал ему, что извинения приняты и что я обсужу с ним эту тему через минуту. Майкл объяснил:

- Он возбужден, потому что сегодня ему можно пойти в аркаду.

Позже Майкл рассказал мне, что в аркаду дети допускались только по специальным праздникам. «Иначе она им наскучит и не будет казаться такой интересной, - пояснил он. – Таким образом они не принимают ее как должное».

Внутри всех стаканов, стоявших на столе, виднелось нечто похожее на кубики льда, но на самом деле это были прозрачные пластиковые кубики, которые светились изнутри красным и синим светом. Майкл очень гордился этими стаканами, и мы оказались их первыми пользователями. Любые напитки, какие только можно было пожелать или вообще вообразить, имелись в кухне. Я помню, что Майкл пил яблочный сок «Martinelli’s». Он почти всегда брал его к ужину. Я ни разу не видел, чтобы он пил кофе или чай. Кроме того, я никогда не видел, чтобы он употреблял пиво, вино, или любой другой алкоголь. Одет Майкл был по-прежнему в тот же наряд, в котором приходил ко мне на прием. И в последующие наши ужины на ранчо Неверленд его костюм мало отличался от того, что было на нем в тот вечер. Большая часть одежды Майкла была его собственного дизайна, но что бы он ни носил, он носил это с достоинством.

Аркада

Десерт после ужина нам подали в аркаду, которая располагалась прямо за домом. Я бывал в этом строении за много лет до этого, когда дом был только построен другом нашей семьи Биллом Боном. Оно располагалось между теннисным кортом и бассейном. Увидев теннисный корт, я сразу же вспомнил, как мы играли там парами годы назад. Но войдя в Аркаду, я заметил там второй этаж, которого не помнил с предыдущих лет. Вообще единственное, что я узнал внутри, это лестницу, ведущую вниз, в помещение, которое когда-то служило добротно оснащенным винным погребом. Теперь же каждый дюйм этого помещения был занят видеоиграми - всеми, какие вы только можете вообразить. Там были пинбол-машины, фото-кабина и даже пресс, который давит монетки. Заглушая звуки игровых автоматов, в помещении гремела рок-музыка, и общий шум стоял такой, что приходилось кричать людям, стоявшим рядом. Я, помню, подумал, что счет за электричество им, наверное, приходит впечатляющий.

Одна большая видеоигра, внутрь которой я даже забрался, стояла на том месте, где раньше был выход на теннисный корт. Внутри игры создавалась эмуляция полета, как будто ты пилот в кабине самолета. Когда ты закрывал дверь и пристегивался, перед тобой появлялся экран: на нем были видны вражеские самолеты, которые нужно было сбить. При повороте руля вправо или влево весь аппарат наклонялся в сторону. Если я тянул руль на себя, вся машина поворачивалась, так что я лежал на спине, глядя вверх – еще чуть-чуть, и будет мертвая петля! Хотя это было весело, меня немного укачало, так что мне пришлось прекратить полет и выйти наружу. Я пытался уговорить Мейсона попробовать, но, наверное, он немного испугался, поэтому отказался.

У стены стоял бар с мороженым – можно было приготовить ванильное, шоколадное или смесь из двух сортов. Там же имелся холодильник со стеклянной дверцей, через которую было видно, что есть внутри. В нем лежали всевозможные виды мороженого: эскимо, брикеты, ведерки и фруктовый лед. Рядом стоял ящик под стеклом, из которого можно было получить любые конфеты на свете.

Мы гуляли вверх и вниз по лестнице, пробуя разные игры. Помню, в какой-то момент я взглянул на Майкла, а он под гремящую музыку немножко танцевал и делал свою лунную походку – так, словно был наедине с собой. Он не красовался перед нами – просто получал удовольствие от музыки. Это был единственный раз, когда я видел его за этим занятием. В последующие визиты я неоднократно просил его показать, как он танцует, но он всегда находил отговорку (не те ботинки, ноги болят, пол не такой и т.д.) В конце концов я решил, что наверное, его просят об этом слишком часто.

Однажды я спросил его, что будет, если он развернет движение вспять. «Как это?» - не понял он. «Ну, когда ты делаешь лунную походку, это выглядит так, будто ты пытаешься идти вперед на пешеходной ленте в аэропорту, которая движется в обратном направлении, - пояснил я. – А что если ты сделаешь прямо наоборот? Будет ли это выглядеть, как если бы ты шел назад на ленте, которая движется вперед?» Майкл подумал над этим с минуту, потом сказал: «Не знаю. Надо поразмыслить». Я после не спрашивал, пробовал ли он.

Наверное, так часто я просил Майкла показать мне лунную походку только потому, что он был знаменит этим движением. И хотя он так и не согласился ее продемонстрировать, у этой истории есть продолжение. Как-то в последующие месяцы в одной из наших бесед разговор зашел об этом, и я спросил его:

- Как ты вообще додумался до лунной походки? Это случилось, когда ты работал над танцевальными движениями? Ты заметил что-то, что навело тебя на мысль о ней?

Он улыбнулся и ответил:

- Ты правда думал, что это я ее изобрел?

- Ну конечно, - улыбнулся я в ответ. - Наверное, я всегда так полагал, ведь я не видел, чтобы кто-нибудь еще ее исполнял.

Майкл сказал:

- Я тоже, пока однажды не увидел ее в один прекрасный день в Нью-Йорке. Я ехал в своем лимузине и смотрел в окно. Мы были на одной из глухих улиц, и я заметил ребят, которые стояли в кружок и танцевали по очереди. Один из них делал лунную походку. Там я ее и увидел. Мне нужно было видеть ее вблизи, поэтому я велел водителю притормозить и сдать назад. Я вышел из машины, подошел через улицу к тому месту, где они танцевали, и попросил этого парня показать мне, как он ее делает. И он показал. Я никогда не смогу ставить ее себе в заслугу. Это та группа ребятишек научила меня. Потом я попробовал изобразить ее на сцене, и зал просто взорвался, поэтому я оставил ее как часть номера.

Когда я вспоминаю эту историю в пересказе Майкла, я невольно улыбаюсь, думая об этих ребятах: как волнительно это, должно быть, было для них – показать что-то Майклу Джексону, который вот так подошел к ним на улице. Они, наверное, до сих пор рассказывают об этом.

ГЛАВА 17

Совокупность лжи

перевод: Lucky

1993 год запомнился мне главным образом тем, что происходило за спиной Майкла. Это был год, когда мечта потеряла контроль, и никто не мог ни предотвратить это, ни согласиться с тем, что это случилось. С этого времени, казалось, повсюду были интриганы, заговорщики и организаторы, вызвавшие разрушительную цепь событий, которая повлияла на всю дальнейшую жизнь моего брата. За пределами армии фанов больше не было речи о любимом и почитаемом артисте Майкле Джексоне; теперь речь шла о властях и СМИ, омерзительно ожидающих его крушения. Ни секунды наша семья не предполагала, что успех Майкла обернется таким предательством.

Мы не сталкивались с подобным в Motown, поэтому Майкл не осознал силы всего произошедшего, пока не столкнулся с этим кошмаром лицом к лицу. Мы, отдавшие наши жизни «the Jacksons», пытавшиеся управлять нашими целями, стратегией, имиджем и музыкой, мы проснулись однажды и увидели, как весь этот ад вырвался на свободу. В такие моменты ты понимаешь, что полностью бессилен. Только Бог и непоколебимая вера Майкла в Него помогли моему брату пройти через величайшую несправедливость, которую я когда-либо видел.

Венис-Бич – одно из тех мест отдыха, которые я всегда избегал из-за их многолюдности.

По выходным это туристическая ловушка с ее мимами, экстрасенсами, уличными артистами, собаками, рэпперами, музыкантами и танцорами, которые пытают свое счастье на дощатом настиле побережья океана. В один из уикендов на пляже был Уэйд Робсон, один из тех уличных исполнителей, которые пытались подражать движениям Майкла. Уэйду было около 10 лет и он, его сестра и мама Джой, были все еще регулярными гостями в Neverland. К тому же у них была квартира на западе Лос-Анджелеса. Уэйд Робсон, как и Макалей Калкин, снялся в клипе Майкла "Black or White", но все еще оставался просто лицом в толпе, особенно на Венис-Бич. Никто не должен был знать кто он такой, уже не говоря о его связи с Майклом.

Никто и не знал до тех пор, пока какой-то «писака-фрилансер» по имени Виктор Гутьеррес незаметно не подошел к маме Уэйда и не объявил, что разузнал о том, что Майкл Джексон "такой п...". Как он узнал, кто она такая? Джой достала визитную карточку Майкла и немедленно позвонила в его офис. Это было в начале лета 1992 – за год до какого либо формального заявления или полицейского расследования – когда бабочка начала бить крыльями возле пляжа Венис-Бич.(от автора перевода: думаю, Жермен здесь ссылается на «Эффект бабочки» — термин в естественных науках, обозначающий свойство некоторых хаотичных систем. Незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые последствия где-нибудь в другом месте и в другое время.) Будь он сегодня все еще поблизости, он сказал бы вам, что был осторожен с людьми, с которыми сотрудничал. За эти годы Майкл воспитал, вынянчил или вырастил 10 или 15 детей. И это было для него благодеяниями в глазах Бога. И чем больше он помогал, тем больше он практиковал то, чему его учили всю его жизнь. Майкл был сыном своей матери. Всех нас – каждого из нас – учили видеть хорошее в каждом человеке.

С тех пор, как Мама пригласила поклонников Jackson5 за свой кухонный стол, в то время как мы были на гастролях, наши отношения «артист-поклонник» были превосходно сбалансированы. Даже в Hayvenhurst мы были бы усажены за обеденный стол, если звонок в воротах произносил:
– Привет, мы из Австралии, и мы здесь для того, чтобы просто увидеть семью.
Джозеф пригласил бы их присоединяться к нам.

Мы были, вероятно, единственной семьей в Голливуде с политикой открытых дверей. Но ирония такого положения была для меня очевидна: закройся от внешнего мира, когда работаешь над осуществлением мечты, но будь открыт для всех, как только мечта стала реальностью. В нашем представлении мы все еще были людьми из Гэри, временно обосновавшимися в Калифорнии. Мы никогда не хотели потерять связь с поклонниками, поскольку Мама всегда напоминала нам:
– Не было бы никаких «Jackson 5» и Майкла Джексона без поклонников".
Помня это, возможно, будет легче понять, почему Майкл был неопытен в общении со случайными людьми в своей жизни.

Наверху

После того, как мы почти час провели в аркаде, Майкл сказал, что хочет проводить нас в дом и кое-что показать. Для того чтобы попасть назад в дом, нужно было набрать на двери электронный код. Майкл отвел нас на второй этаж, в большую игровую комнату, которая располагалась над столовой. В дальнем конце комнаты, напротив входной двери, стояла огромная фигура Дарта Вейдера, собранная полностью из конструктора Лего. Рассказав нам историю ее происхождения (которую я с тех пор подзабыл), Майкл направился к шкафам и ящикам и начал доставать оттуда игрушки и отдавать их Мейсону. Он, казалось, заглядывал в эти ящики с таким же интересом, с каким Мейсон смотрел, что он из них достает. Думаю, Майкл и сам не знал, что в них лежит. Я помню, как он достал резиновую маску Дарта Мола и отдал ее моему сыну со словами:

- Вот, Мейсон, оставь ее себе. Ты знаешь, кто такой Дарт Мол?

- Знаю, - ответил Мейсон, - но я не могу ее принять. Я знаю, сколько она стоит, и это очень дорогая вещь.

- Нет-нет, возьми, - уговаривал Майкл. – Я настаиваю, чтобы ты ее взял.

Мейсон взглянул на меня, и я с улыбкой кивнул ему. Он повернулся обратно к Майклу и сказал:

- Ну хорошо. Я возьму ее при одном условии.

- При каком? – спросил Майкл.

- При условии, что вы подпишете ее изнутри!

Майкл засмеялся и, приподняв брови, и кивнул мне:

- А он умный!

Он вывернул маску наизнанку и надписал ее с внутренней стороны: «Мейсону. Твой друг, Майкл Джексон». Хотя Майкл пытался подарить Мейсону множество других игрушек, ему удалось уговорить моего сына только на несколько вещиц – маски Дарта Мола Мейсону было вполне достаточно.

После игровой комнаты Майкл отвел нас в кинотеатр, который располагался примерно в полумиле от дома. Это было большое здание с круговой мощеной площадкой для подъезда и несколькими бронзовыми статуями детей возле входа. Мы прошли через двери внутрь театра и увидели перед собой длинную стойку со стеклянной передней панелью. И снова она была наполнена всеми сортами конфет, какие только можно вообразить. За стойкой стоял аппарат по производству попкорна и сбоку от него еще один дозатор для мороженого. Кроме того там тоже был холодильник с брикетами мороженого за стеклом.

Мы покатались на «Морском Драконе» - лодке в стиле викингов, которая раскачивалась так высоко, что казалось, ты вот-вот из нее вывалишься. Мейсон сел в нее с неохотой и всю дорогу просидел, зажмурившись. Нам даже пришлось остановить аттракцион раньше времени – настолько он был напуган. В парке развлечений всюду были расставлены киоски с попкорном и мороженым. Еще один аттракцион, на котором мы катались, назывался «Танцующие кресла». Самое замечательное во всем этом было то, что аттракционы никак не ограничивались по времени. Оператору можно было просто указать жестом, хотите вы остановить аттракцион или продолжать кататься.

Когда мы накатались вдоволь, Майкл позвонил вниз и один из лимузинов Роллс-Ройс подъехал за нами, чтобы отвезти нас обратно в дом. Там Майкл попрощался с нами в дверях.

- Спасибо большое, что вы приехали. Я отлично провел время, - сказал он.

Мы ответили ему аналогично, поблагодарив за чудесный вечер, и отправились к своей машине. Когда мы отъезжали, Мейсон спросил: «Папа, что это?» Я оглянулся на заднее сиденье и увидел три большие сумки, полные игрушек, которые Мейсон так вежливо отказался взять в игровой комнате. В том числе там были приставки Xbox и Game Cube с различными играми к ним. И в наши последующие поездки на ранчо история всегда повторялась. Перед нашим отъездом Майкл с помощью своих работников заваливал нам заднее сиденье подарками. А когда прошло время и Майкл начал приезжать в гости к нам, он неизменно появлялся с пачкой DVD-дисков.

На следующий день в школе у Мейсона на уроке ученикам дали задание рассказать историю о себе. Мейсон поднял руку и поведал классу, что ужинал в гостях у Майкла Джексона. Многие одноклассники засмеяли его: «Ну да, конечно, Мейсон!» Они просто отказались ему верить. С тех пор Мейсон никогда больше не говорил об этом. Все визиты Майкла к нам и свои последующие поездки на ранчо он держал при себе.

Время шло, и я все чаще стал заезжать к Майклу (один или с семьей), а он стал приходить к нам домой, часто вместе с Принсом и Пэрис. Мы общались лично или по телефону почти каждую неделю на протяжении следующих пяти лет, кроме тех периодов, когда он уезжал из города.

Слава или Бог

Однажды Майкл позвонил и спросил, хочу ли я приехать в гости. Я, как всегда, ответил согласием. Когда я прибыл на ранчо, меня провели в библиотеку, где уже ждал Майкл. Он, как обычно, держал на коленях книгу и листал ее, разговаривая со мной. Я просматривал большой альбом в кожаном переплете, лежавший на журнальном столе, и улыбался, разглядывая фотографии Майкла с президентом Рейганом, принцессой Дианой, Элизабет Тейлор и другими знаменитостями, а также фото, где он маршировал во главе какого-то военного парада. И мне вдруг подумалось, что это была единственное вещь во всем доме, хоть как-то намекавшая на то, кем он был, и на масштаб его славы. Ведь изысканная мебель и ухоженная территория на самом деле указывали лишь на человека большого достатка. Но я никогда не видел у него вырезок из газет, трофеев, золотых дисков или других наград, которые можно было ожидать встретить в доме поп-звезды. Я спросил его об этом, и он улыбнулся:

- Все это сложено в отдельном доме на другом конце территории.

- Почему ты не выставишь что-нибудь, чтобы все видели? – спросил я.

- Ну, мне не нравятся хвастуны, и я не хочу хвастаться, - ответил он. – Если я буду держать эти вещи здесь, у всех на виду, то разговоры неизбежно будут сводиться к этому, а есть ведь гораздо более интересные темы. Я не хочу постоянных напоминаний о том, кто я и что сделал, и не хочу в итоге думать о себе больше, чем следует.

Я поразмыслил над его ответом с минуту и сказал:

- Майкл, ты же понимаешь, что если у кого и есть право быть тщеславным зазнайкой и эгоистом, с которым невозможно жить, так это у тебя, но при этом ты вовсе не такой. Я постоянно слышу о том, как невозможно общаться и работать с некоторыми актерами и знаменитостями, насколько они требовательные и как жестоко обращаются со своими помощниками. Например, моя сестра Джувел, которая работает стюардессой в компании Delta, рассказывала мне однажды об одной женщине в первом классе, не желавшей разговаривать с бортпроводниками. Когда один из них спросил шепотом у ее мужа: «Извините, ваша жена глуха?», тот ответил: «Нет, она просто не общается с прислугой». Вот о чем я говорю. А на тебя, кажется, все это абсолютно не повлияло. Как тебе это удалось?

Майкл посмотрел на меня и сказал очень просто:

- Потому что это не я.

- Что значит «не ты»? – не понял я.

- То, что мне дано, – это дар, – пояснил он. – Дар от Бога. Это Он дал мне его, поэтому на самом деле этот дар не мой. Я давно уже для себя решил, что лучше благодарить Его, чем ставить это в заслугу себе. И чтобы у меня не было искушения это делать, почти все напоминания о своих достижениях я убираю с глаз долой.

Я, помню, подумал, что это был совершенно безукоризненный ответ. Улыбнувшись, я спросил:

- Майкл, но как-нибудь ты мне покажешь тот дом?

- Как-нибудь, - ответил он с улыбкой.

Майкл приходит в гости

Иногда, уходя на работу, я отворял парадную дверь и обнаруживал Майкла на ступенях крыльца. Он не стучал, что показалось мне необычным, но было для него характерно. Он просто ждал снаружи, пока кто-нибудь выйдет. И тогда говорил своим тихим голосом:

- Привет, Барни. Ничего, если я зайду?

- Конечно, - отвечал я. - Но мне нужно на работу. Меня пациенты ждут в клинике. Заходи и располагайся. Я скажу Крис, что ты здесь.

Я всегда спрашивал, как долго он ждал, и он всегда отвечал: «Да пару минут» или «Я только приехал».

В тот конкретный день, выйдя из дома, я, помню, спросил его шофера Мануэля Риверу, как давно они приехали, и тот, посмотрев на часы, ответил, что сидит в машине уже минут тридцать. Майкл зашел в дом, взял журнал со стола и сел в одиночестве в гостиной, на своем любимом месте. Его излюбленным местом стало простое вельветовое кресло кремового цвета с длинными вставками черного вельвета и без подлокотников. Я пошел разбудить жену и сообщить ей, что Майкл у нас в гостиной. «Скажи ему, что я сейчас выйду», - попросила она. Я так и сделал, после чего попрощался и уехал на работу. Позже Крис рассказывала мне, что вышла в гостиную, пожелала Майклу доброго утра и спросила:

- Вы голодны, Майкл? Приготовить вам завтрак? Может, овсяных хлопьев?

- Нет, спасибо, Крис, - ответил Майкл. Но затем он быстро передумал и, когда она проходила мимо, посмотрел на нее через плечо и с улыбкой спросил:

- А что у вас есть?

Она начала перечислять:

- У меня есть Cornflakes, Raisin Bran, Alpha-Bits...

Он не дал ей продолжить.

- Вот их я и буду.

Днем жена позвонила мне и сообщила, что Майкл все еще у нас. Дети, проснувшись, обнаружили его в гостиной, и она разрешила им не ходить в школу и составить ему компанию. Теперь они все вместе смотрели мультики и ели пиццу. Майкл послал Мануэля за ланчем и закусками. Когда я вернулся домой в шесть часов, его неброский синий фургон был по-прежнему припаркован у ограды. Мануэль сидел на переднем сидении и терпеливо читал книгу в ожидании дальнейших указаний.

Дома я обнаружил Майкла на полу вместе с моей дочкой Бианкой за игрой в Монополию. Диванные подушки были разбросаны по всей комнате. Там и сям валялись коробки из-под пиццы, и на журнальном столике стояло несколько пустых бутылок из-под яблочного сока «Martinelli’s». Среди всего этого виднелись остатки других настольных игр, которые были начаты и брошены на половине в пользу новых игр, которые, наверное, казались более интересными. По телевизору все еще шли мультфильмы. Когда я вошел в гостиную, Майкл поднял голову и улыбнулся мне:

- Привет, Барни. Как прошел день?

- Спасибо, хорошо, - ответил я. - А у вас?

- Лучше не бывает! – воскликнул Майкл.

Помню, в один из своих бесчисленных визитов к нам домой он спросил меня:

- Барни, что я должен сделать, чтобы мои дети выросли такими же, как твои?

Я ответил, что ему можно не беспокоиться и что он отлично справляется. Он справлялся даже лучше меня, судя по тому, как послушно вели себя Принс и Пэрис (Бланкета тогда еще не было).

- Твои дети изумительно воспитанные, - сказал я ему. – Они всегда говорят «пожалуйста», «спасибо», и «извините», когда положено. Мне кажется, моим следует взять с них пример.

Когда Майкл навещал нас, он часто брал с собой Принса и Пэрис, и иногда с ними приходила няня Грейс. Она выполняла для Принса и Пэрис практически роль матери и была с ними почти всегда, когда я гостил на ранчо. Она заботилась о них очень хорошо и любила их по-матерински.

Когда Майкл приезжал к нам и я спрашивал, что заставило его покинуть ранчо ради нашего маленького дома в Балларде, он всегда, по сути, давал один и тот же ответ: «У меня на рачно гости, и мне не хочется проводить время с ними. Я знаю, что мои работники о них позаботятся, и все ранчо в их полном распоряжении. А мне нравится бывать здесь».

Майклу, казалось, было любопытно, как живут другие люди, и хотя напрямую он об этом не спрашивал, я думаю, его интересовало, устроен ли наш быт иначе, чем его. Я сделал такой вывод по некоторым вопросам, которые он задавал. А в особенности по тому, что когда он пользовался туалетом рядом с гостиной, я слышал, как он заглядывал там во все ящички и шкафы. Не сомневаюсь – ему было любопытно, храним ли мы там то же, что он хранит у себя он. Иногда он выходил, и от него пахло одеколоном, который он нашел в одном из ящиков. Майкл говорил: «Нельзя допускать, чтобы от тебя дурно пахло». И конечно, такого никогда нельзя было сказать о нем.

Дэвид Ротенберг

Однажды Майкл позвонил мне и спросил:

- Я хотел узнать, не желаешь ли ты с семьей приехать сегодня ко мне на ужин. У меня в гостях друг, с которым я хотел бы тебя познакомить.

Когда он делал такие предложения, я всегда знал, что намечается нечто интересное и я не пожалею о своем согласии. Поэтому я ответил, что мы с радостью приедем.

- Но сначала я должен спросить тебя кое-о-чем, - сказал Майкл. - Как ты думаешь, твоим детям будет неприятно видеть человека, обезображенного несчастным случаем?

- Майкл, могу тебя заверить, что мои дети отнесутся к нему, как к самому обычному человеку, - ответил я. – Я с малых лет научил их, что других людей нельзя обижать словами. Особенно в отношении вещей, которые они не в силах изменить. Но я предупрежу детей перед приездом.

- Хорошо, - сказал Майкл. – Тогда я приглашаю вас на ужин и познакомлю вас с Дэвидом Ротенбергом.

( Свернуть )
К этому времени мы уже бывали на ранчо так много раз, что нас пропускали на территорию сразу, не прося подписывать бумаги при въезде. Этот визит не стал исключением, и, подъехав к дому, мы запарковались у входа. Хотя я неоднократно говорил Майклу, что это излишне, он каждый раз велел поварам и прислуге выстраиваться на лестнице нас встречать. Майкл настаивал, что таков протокол и они обязаны всегда ему следовать. Я возражал:

- Ну серьезно, я же их всех уже по именам знаю – так часто я здесь бываю. Мне неловко заставлять их отрываться от своих дел и выходить сюда встречать нас.

- Тут нечего стесняться, - отвечал Майкл. – Я им плачу в том числе и за это.

В любом случае заходить в его дом всегда было удовольствием и восхитительной атакой всех органов чувств. От парадной двери мы повернули налево в столовую. Двумя ступенями ниже в другом конце помещения располагался большой камин, обращенный к бару и образующий вместе с ним южную часть кухни. В тот вечер гость Майкла сидел справа от камина. «Друзья, это Дэвид Ротенберг», - сказал Майкл и представил нас по очереди. Все поздоровались. После этого дети убежали заниматься своими делами, а мы с Крис и Майклом остались с Дэвидом. Я подозреваю, что в интернете, наверное, есть фотографии Дэвида и желающие могут его увидеть, но достаточно будет сказать, что его лицо когда-то было уничтожено пламенем. Что я отчетливо помню сейчас, так это то, что сзади на голове у него была длинная прядь волос, и маленькая девочка – видимо, кузина Майкла – тщательно заплетала эту прядь в косу, пока Дэвид рассказывал нам о своем дне на ранчо.

Когда мы все сели ужинать, Майкл обратился к Дэвиду:

- Ну что, Дэвид, ты сегодня рисовал?

- Да, рисовал, - ответил тот. – Мне кажется, я сегодня написал одну из своих лучших работ.

- Хорошо, - похвалил Майкл. – Мне нужно, чтобы ты рисовал каждый день, пока ты здесь. Я хочу, чтобы ты выражал себя.

Дэвид уверил его, что так и делает.

Позже в тот вечер мы с Майклом вышли к озеру, где у него был установлен мольберт, и Майкл показал мне некоторые картины Дэвида. Они изображали людей, похожих на палочки, и птиц, нарисованных галочками. Майкл заметил:

- Я не расстроюсь, если он не станет великим художником. Я просто считаю, что для него важно заниматься этим, пока он здесь. Мне хочется, чтобы у него всегда было дело.

- Как вы с Дэвидом познакомились? – спросил я.

И он рассказал историю:

- Когда Дэвид был маленьким, отец облил его бензином и поджег. Почему – сейчас уже не важно. Да, в общем, на то и не было причин. Как бы там ни было, Дэвид после этого выжил, и я в некотором роде следил за ним с тех пор. Не так давно я прочел в газете о том, что Дэвид Ротенберг пытался покончить с собой. Он был в отчаянии от того, что не может найти работу. И я послал за ним. Один из моих водителей поехал, нашел его и привез на ранчо. Когда Дэвид прибыл сюда, я сказал ему, что слышал о том, что произошло. Он ответил, что это правда, и что он в депрессии: кто захочет нанимать человека с такой внешностью? Я ответил: «Я захочу. Я хочу, чтобы ты работал на меня. Ты согласен?» Дэвид согласился, и я дал ему работу.

- У тебя правда нашлось для него занятие? – спросил я Майкла.

- Нет, в общем-то, - ответил он. – Я просто его придумал.

- А какое? – поинтересовался я. – Что ты ему поручил?

- Я давал ему письма и посылки и поручал отправлять их из других городов, говоря, что это важно. Например, направлял его в Лос-Анджелес или Сан-Диего с поручением послать что-то по почте, когда он туда прибудет. Я дал ему машину, чтобы он мог ездить, куда захочет, и у него есть свое место, куда он возвращается домой. Он потерял смысл жизни, и я хотел ему этот смысл вернуть.

После этого я никогда больше не встречал Дэвида и никогда не спрашивал Майкла, какова была его дальнейшая судьба. Теперь из старых новостных репортажей я знаю, что в 1983 году, когда Дэвиду было шесть, его отец, боровшийся с матерью за право на опекунство, поджег его, в результате чего у Дэвида обгорело 90% кожного покрова. На YouTube есть видео, где Дэвид (который сменил имя на Дейв Дейв – что звучит очень в духе прозвища, которое мог бы дать Майкл) прямо перед похоронами Майкла в 2009 году рассказал Ларри Кингу о том, как Майкл был к нему добр. Дэвид поведал, что их дружба началась еще тогда, когда ему было семь лет, и его мать всегда держала это в тайне. Он рассказал Кингу, что Майкл открыл для него ворота Неверленда, поддерживал его морально и был ему как отец, которого он никогда не имел.

Тематический парк Неверленд

Каждый год в канун Рождества Майкл договаривался с близлежащим приютом и организацией по охране животных Zoo to You, чтобы они привозили на ранчо животных для развлечения гостей. Может быть, в этом участвовали и другие организации, но именно это название всплывает у меня в памяти, когда я думаю о животных, которых там видел. Однажды, когда мы с семьей гостили на ранчо, Майкл пригласил их привести из его собственного частного зоопарка малыша орангутанга и малыша шимпанзе. Мои дети были в полном восторге. Они сидели на газоне и играли с обезьянками, пока мы с Майклом болтали в его офисе. Недавно Бианка, вспоминая тот день, рассказывала: «Один из мужчин шепнул мне, что шимпанзе – умственно отсталый, и мне было так его жалко! Я помню, они оба были одеты в подгузники и целовали меня в губы! Шимпанзе забрался ко мне на колени, обнял за шею и держался за меня так, будто я его мама. Мне не хотелось его оставлять».

Офис Майкла сам по себе был маленькой страной чудес. Я помню, что видел там телевизоры с плоским экраном всех размеров, какие только Sony тогда производила. Три из них стояли на его антикварном столе для переговоров, и остальные – на всех доступных поверхностях, какие были в помещении. В этом офисе мы с ним посмотрели вместе не один фильм. Камин был всегда разожжен. Комната была теплой, и в ней приятно пахло домашней ароматической смесью. Куда ни посмотри – повсюду находились всяческие интересные вещи. У Майкла там были и механические часы, и очень большой, отделанный золотом красный бархатный трон, и картины маслом на стенах (одна из них изображала Принса спящим на этом самом троне), и коллекция изготовленных вручную декоративных стеклянных шаров, и старая отреставрированная красная детская тележка, полная фарфоровых кукол, и полки, заставленные старыми книгами в кожаных переплетах. Но моей любимой вещью в офисе была та, которую я сам купил в магазине антиквариата и подарил Майклу. Он держал ее в центре на каминной полке. Про этот предмет стоит рассказать отдельно.

Это была искусно изготовленная японская статуя из тикового дерева высотой примерно в два фута и почти столько же в ширину. Композиция изображала русалку, сидящую в роще из тщательно вылепленных кораллов. У русалки был очень длинный хвост, который обвивался вокруг всего основания статуи, и она держала на руках малышку-русалочку. Скульптура была частью большой коллекции японской мебели, которая продавалась в антикварном магазине Солванга. Я влюбился в нее с первого взгляда, хотя и не мог позволить себе ее купить. Но я описал статую Майклу и сказал, что это единственная антикварная вещь, которую моя жена нашла по-настоящему красивой.

- Барни, можешь привезти ее сюда, чтобы я на нее посмотрел? – спросил Майкл. - Хозяйка магазина позволит?

Я ответил, что могу, но хозяйка хочет за нее 1600$.

- Похоже, что она того стоит, и я определенно коллекционирую такие вещи, - сказал Майкл.

Помню, я доставил ему эту статую дождливым вечером. В его офисе было тепло и приятно, и, когда я вошел, там ярко горел камин. Я присел на письменный стол Майкла и развернул композицию. Майкл откинулся на спинку кресла и некоторое время рассматривал ее. Затем он повернул ее, чтобы осмотреть сзади, поднял, чтобы посмотреть на основание, и поставил обратно на стол. Открыв верхний ящик стола, он достал оттуда 16 стодолларовых купюр. Я улыбнулся:

- Я был уверен, что ты не ошибешься, поэтому заранее принес деньги из сейфа, - сказал он. - Это настоящий шедевр!

Майкл подошел к каминной полке, снял с нее кое-какие предметы и заменил их скульптурой. Издалека казалось, будто это место было создано специально для нее.

Спустя неделю или около того, когда я гостил на ранчо с семьей и разговаривал с Майклом в его офисе, я заметил на столе пачку свернутых чертежей. Меня они заинтересовали. Майкл с улыбкой сказал:

- Я надеялся, что ты о них спросишь.

Это было одно из его забавных качеств. Он всегда шел окольным путем. Вместо того, чтобы сказать: «Эй, Барни, взгляни-ка сюда», он клал вещь на видное место, так, чтобы я сам о ней спросил.

В общем, он объяснил:

- Это проект тематического парка Неверленд.

Я удивился, сказав, что никогда не слышал о таких планах.

- Вероятно, потому, что я старался держать их в секрете. Эти чертежи мне прислали только на днях, и я хотел тебе их показать.

- Можно я жену и детей тоже позову посмотреть? – спросил я.

- Конечно, - ответил он. – Зови их сюда.

Я вышел на улицу и вынужден был оторвать детей от обезьян, пообещав им, что позже они смогут вернуться и поиграть еще. Я сказал, что хочу показать им что-то интересное. Вместе с Крис и детьми мы вернулись в офис Майкла, где он разложил на полу чертежи, прижав их стеклянными шарами. Он начал объяснять свое видение проекта.

Первый рисунок изображал макет лондонского Тауэра, и можно было видеть растянувшиеся под ним мощеные булыжником улочки. Майкл сказал, что там будут магазины с разнообразными товарами – от чая до горячих обедов. Он объяснял с энтузиазмом, энергично жестикулируя:

- В Неверленд можно будет попасть двумя путями. Первый способ – это в специальных ремнях, на которых ты спускаешься сверху, вокруг Тауэра, на улицы внизу. В этой части Неверленда можно будет найти все, что есть в Лондоне. Второй путь внутрь лежит через большой кинотеатр. Вы садитесь в кресло перед огромным экраном, на котором показан остров Пиратов. Остров должен был быть в три раза больше, чем аттракцион Matterhorn в Диснейленде. На экране начинается фильм, рассказывающий обо всем, что можно увидеть в Неверенде, чтобы вы могли сориентироваться, куда хотите пойти. На самом острове будет Бухта Русалки, домик на дереве, где живут Потерянные Мальчики, Лагерь Индейцев и Пещеры Пиратов. Там также будет пиратский корабль в натуральную величину, на который можно будет доплыть. Вокруг острова будут курсировать подводные лодки – они будут довозить людей в нужные места. По окончании фильма экран раздвинется в стороны и перед вами откроется сам остров, окруженный водой, - ровно так, как вы видели в фильме. Там будут все типичные аттракционы, какие бывают в парках развлечений. Вдалеке, за водоразделом, будут виднеться американские горки, опутывающие весь остров, как на аттракционе Matterhorn.

Мы все были в восторге от проекта, и нам не терпелось этот парк посетить. Дети даже на минуту забыли об обезьянах. Я спросил Майкла:

- А где он будет находиться?

- Я еще не решил, - ответил он. – Несколько стран выразили желание организовать у себя такой парк, но нужно быть осмотрительным, потому что я не хочу повторить ошибки, допущенные Disney Corporation при размещении парков в других странах. К тому же я хочу, чтобы парк мог работать круглый год, как Диснейленд или Дисней-уорлд, поэтому климат этого места должен быть достаточно теплым. Если в США, то, может быть, где-нибудь в Аризоне.

- Это твоя идея? – спросил я.

- Да, я планировал этот парк годами, и все это защищено копирайтом, так что никто это у меня не отнимет. Возможности тут на самом деле безграничные. Я даже не все свои идеи еще перенес на бумагу.

Мы помогли Майклу свернуть чертежи и положили их обратно на стол. После этого я никогда больше ничего о них не слышал.

Когда он сказал эту фразу о своих идеях, мне вспомнилось еще кое-что, что часто случалось, когда мы бывали вместе. Майкл, бывало, говорил: «Барни, быстро, мне нужна бумага и ручка!» Я приучился всегда иметь их при себе на такие случаи. Майкл брал бумагу и записывал на ней что-то, а потом клал ее вместе с ручкой к себе в карман. У меня таким образом все ручки перевелись! Когда я спрашивал его, что он записывает, он отвечал: «Идеи, или иногда слова для песен. Они ко мне просто приходят, и я должен их записывать. Если я не запишу, они исчезнут и я никогда о них не вспомню». Однажды я нашел одну такую записку, которую он оставил у меня дома. Она содержала несколько бессвязных слов, значение которых было ведомо одному лишь Майклу.

Лайза Миннелли и Дэвид Гест

Мы с Майклом много времени проводили за просмотром фильмов у него в комнате. Дверь всегда была заперта, и попасть в комнату можно было только набрав код на электронном замке слева от двери. Когда Майкл этот код набирал, я всегда отворачивался, потому что видел, что он в этом деле очень осторожен. Код знали только он и горничная, убиравшая комнату. К нам почти никто никогда не заходил, однако в его комнату часто переводили телефонные звонки. Обычным комментарием Майкла в ответ на звонок было: «Скажите ему, что я на встрече».

Когда Майкл сам звонил из комнаты, или даже из моего дома, он обычно звонил женщине по имени Эвви. Казалось, она каким-то образом участвовала в каждом аспекте жизни Майкла, и он разговаривал с ней довольно часто, даже будучи у меня в гостях. Обычно он обращался к ней за какой-либо информацией, которая была ему нужна или за чем-то, что он ранее просил Эвви изучить, но иногда он звонил ей просто затем, чтобы поговорить. Она оставалась для меня до некоторой степени загадкой, так как все, что Майкл когда-либо сказал о ней, это что она была для него очень важна.

Однажды вечером, когда я был у Майкла в комнате, он ответил на звонок и произнес, глядя на меня: «Да. Соедини меня с ними». В глазах у него появился озорной блеск, и он приложил палец к губам, жестом показывая мне сохранять молчание. Затем он переключил телефон в режим громкой связи и положил трубку на рычаг. Голоса на том конце линии принадлежали Лайзе Миннелли и концертному промоутеру Дэвиду Гесту.

После приветствия Лайза воскликнула:

- О, Майкл, я должна сказать тебе спасибо, спасибо, спасибо за то, что ты познакомил меня с этим невероятным человеком! Я на седьмом небе от счастья, и благодарить за это нужно только тебя!

- Пожалуйста, Лайза, - ответил Майкл своим слегка протяжным южным выговором. – Я рад за вас обоих.

Затем я услышал голос Дэвида Геста:

- Майкл, ты маленький негритенок... Я тоже страшно счастлив, что познакомился с ней!

Майкл только улыбнулся и поздравил их со скорой свадьбой.

Обменявшись еще несколькими любезностями, они попрощались и повесили трубку. Майкл взглянул на меня и сказал:

- Ох, Барни, не надо было мне их знакомить…

- Почему? Думаешь, они не подходят друг другу? – спросил я.

- Нет, конечно, - ответил он.

- Думаешь, у них ничего не получится?

- Нет, думаю, не получится.

Когда я спросил, почему, он сказал:

- Потому что Дэвиду нравятся худые черные девочки... Лайза просто не в его вкусе.

Я еще спросил Майкла, почему он позволяет Дэвиду назвать себя «негритенком». По моему мнению, это было обидное прозвище.

- Ой, Дэвид – он такой… - ответил Майкл. – Он всегда так обращался ко всем нам, и он не имеет в виду ничего дурного.

Из старых новостных историй я узнал, что Дэвид Гест подружился с Джексонами, когда их семья переехала в Лос-Анджелес в 1970-м году.

Дэвид и Лайза поженились в марте 2002-го в Нью-Йорке, и Майкл был шафером на их свадьбе. К сожалению, в июле 2003-го они разошлись, а после развелись, как и предсказывал Майкл.

Гардероб Майкла и часы за миллион долларов

Комната Майкла была полна еще более интересных вещей, чем в его офисе. Одна вещь, которая мне особенно нравилась, стояла на каминной полке, прислоненная к стене. Это была картина маслом, без рамы, примерно полтора фута в высоту и фут в ширину, изображавшая героя юмористического журнала «Mad» Альфреда Е. Ньюмена, одетого в блестящий черный костюм, серебряные носки, белую перчатку и принявшего одну из танцевальных поз Майкла – стойку на носках. На первый взгляд можно было подумать, что это сам Майкл, пока ты не вглядывался в лицо.

Майкл обожал эту картину. Он сказал, что ему подарил ее художник, нарисовавший ее для обложки журнала. Я поверил Майклу на слово, как верил во всем, что он мне говорил. Однако иногда я узнавал, что его рассказы на самом деле не являлось правдой. И когда мне становилась известна реальная история, я совершенно не понимал, какой смысл был обманывать. Например, у Майкла был красивый черный автомобиль Lincoln Navigator. В спинках кресел у него имелись встроенные экраны, чтобы дети могли смотреть DVD во время поездок. Сейчас это обычная вещь, но тогда я впервые увидел такую машину. Я спросил у Майкла, где он купил ее, воображая себе, как он выбирал машину в автосалоне. «О, я ее не покупал, - ответил Майкл. – Это подарок от Билла Гейтса».

Несколько лет спустя от одного из шоферов, которому Майкл дал прозвище «Кейто», я узнал, что машина вовсе не являлась подарком Билла Гейтса. Ее по просьбе Майкла купил один из его работников, и куплена она была на имя этого работника. Майкл сделал так, чтобы избежать излишней наценки – потому что знал, что если в сделке прозвучит его имя, цена взлетит моментально. Кейто рассказал мне, что позже, когда этого работника уволили с ранчо, он забрал машину с собой. Он заявил, что раз она куплена на его имя, значит, принадлежит ему. У них ушло некоторое время на то, чтобы вернуть машину, но в конце концов им это удалось. К чему был Билл Гейтс, я так и не понял.

В комнате Майкла имелся диван с выдвижной кроватью размера king size. Кровать всегда оставалось выдвинутой и была заправлена, как в отеле. Напротив нее находился самый большой телевизор, какой я в то время видел. Мы ставили какой-нибудь фильм, заказывали из кухни еды по желанию и смотрели кино допоздна. Если Майкл засыпал, пока шел фильм, я медленно убавлял громкость, отключал телевизор из розетки (потому что при выключении с пульта он издавал громкий звук), тихонько выходил из комнаты и отправлялся домой. Помню, однажды вечером я как раз пробирался на цыпочках к двери, и Майкл сказал: «Увидимся завтра, Барни». Не знаю почему, но Майклу было очень тяжело спать. Поэтому если он засыпал, я всегда был очень осторожен, чтобы его не разбудить. Иногда он просил меня что-нибудь ему почитать, и тогда я находил книгу и просто читал вслух, а потом, когда мне казалось, что он заснул, выскальзывал из комнаты.

Слева от телевизора за дверью находилась ванная, а за еще одной дверью – джакузи, которой Майкл, по его собственным словам, никогда не пользовался. Рядом со входом в ванную стоял высокий зеленый сейф, открывавшийся при помощи электронного кода. Когда Майкл открывал этот сейф, помимо стопок бумаги мне бросились в глаза неглубокие коробки размером примерно фут на два фута, в которых были составлено множество маленьких бархатных футляров для ювелирных изделий. В каждом футляре лежала золотая монета номиналом в двадцать долларов. Там их, должно быть, имелись сотни. За годы нашей дружбы, когда мы встречались на день рождения или по случаю какого-нибудь еще важного события, Майкл давал одну из этих монет мне или кому-то из моих детей.

По другую сторону от телевизора располагалась гардеробная под лестницей, ведущей в спальню Майкла. Этой спальней он никогда при мне не пользовался, потому что всегда спал на раздвижной кровати перед телевизором. Сама спальня была достаточно скромной, если не считать большой кровати с покрывалом, усыпанным блестящими кристаллами. Кристаллы были примерно миллиметр в диаметре и нашиты на расстоянии в несколько миллиметров друг от друга. Покрывало было невероятно тяжелым и неудобным для лежания на нем, но в лучах света выглядело красиво. Майкл заказал его специально для себя, и оно было выполнено по его собственному дизайну.

Гардероб под лестницей был полон костюмов, которые Майкл носил в своих мировых турне, - всех этих его стильных курток, штанов и ботинок. На стене висели четыре или пять его знаменитых перчаток. Однажды Майкл привел нас с Мейсоном в эту комнату, чтобы показать часы, о которых он рассказывал мне еще за год до этого. Он тогда сказал, что заплатил за них миллион долларов. Я попросил его как-нибудь мне их показать, и вот этот день настал. Когда мы зашли в гардеробную, Майкл указал на хлыст, висевший на стене, и спросил Мейсона, знает ли он, откуда эта вещь. Мейсон ответил, что нет. Майкл рассказал, что это хлыст из фильма «В поисках утраченного ковчега» про Индиану Джонса. Когда на лице Мейсона мелькнуло узнавание, Майкл спросил: «Помнишь хлыст Харрисона Форда? Вот это он и есть. Его выставили на продажу, и я купил».

Майкл прошел вглубь гардеробной и, протянув руку вниз, за висящие рубашки, вытащил оттуда зеленую пластмассовую коробку. Он поставил ее на пол перед нами и открыл. В каждом из отсеков коробки лежали часы Rolex, и у каждых часов была свои история. Я помню, про одни он сказал нам, что это подарок от Эдди Мерфи. А на самом дне коробки, завернутые в зеленый бархат, лежали часы за миллион долларов. Они были сделаны из чистой платины, и ремешок у них был шириной примерно в два дюйма. Поверхность ремешка была покрыта камнями, похожими на бриллианты в полкарата, и такие же бриллианты окружали циферблат. Циферблат казался довольно миниатюрным по сравнению с размерами самих часов. Он был, наверное, меньше дюйма в диаметре. Кем были изготовлены эти часы, я не помню, но они выглядели очень красиво. И оказались очень тяжелыми. Я обратился к Мейсону:

- Ну-ка, подставь руку, Мейс.

- Не думаю, что стоит, - засомневался он.

Майкл подбодрил его:

- Да все нормально, Мейсон, давай руку.

Когда Майкл надел часы ему на руку, я сказал сыну:

- Мейсон, ну, теперь, ты можешь говорить людям, что держал в руке миллион долларов.

Мейсон смог произнести только «Вау». Он поскорее отдал часы обратно Майклу. Тот завернул их в зеленый бархат, вернул в коробку и поставил коробку назад в угол, под рубашками.

Хэллоуин с Майклом и детьми

Как-то в Хэллоуин Майкл, Принс и Пэрис зашли к нам домой, перед тем как отправиться вместе с нами по соседям требовать угощение. Принс и Пэрис были в костюмах, которые сделали их неузнаваемыми. На Майкле, тем временем, были хирургическая маска и шапочка, стетоскоп на шее, рубаха Спайдермена и такие же колпаки поверх ботинок, и в нем вполне узнавался Майкл Джексон в плохом маскараде. Однако за всю ночь его никто не остановил, чтобы взять автограф или поговорить.

Я даже думаю, в каком-то смысле он хотел быть узнаваем, но в то же время желал передвигаться свободно, как все остальные. Я говорю так потому, что в тот вечер велел Майклу приехать после наступления темноты, в синем фургоне, и запарковаться в моем проезде. Про темноту он все понял правильно, но приехал в длиннющем белом лимузине. И он действительно попытался припарковаться в проезде, но лимузин там не поместился, так что водителю пришлось выезжать задом и парковаться на улице, что тоже оказалось весьма непросто. Принс и Пэрис зашли в дом вместе с моей женой и детьми, а я забрался в лимузин к Майклу.

- Ты же должен был приехать в синем фургоне! - сказал я ему.

Он засмеялся и ответил:

- А я думал, ты велел привезти белый лимузин, - и засмеялся снова.

- Как ты собираешься остаться в нем неузнанным? - спросил я. Какие-то дети уже стучали в окна, пытаясь разглядеть, кто внутри.

- У меня есть план, - ответил Майкл, после чего открыл двери лимузина и впустил всех детишек, которым хотелось попасть в машину. В тот момент на нем еще не было хирургической маски, шапочки и стетоскопа – он был в рубахе Спайдермена и надетом поверх нее черном блейзере с золотым крестом на кармане. Кое-кто из детей спросил, не Майкл Джексон ли он, на что он ответил: «Нет, я просто нарядился им на Хэллоуин». Детей, кажется, этот ответ удовлетворил, и один из них воскликнул: «Вау! Отличный костюм!»

Дети начали задавать вопросы о лимузине и говорить, какой он, по их мнению, классный. Майкл спросил:

- Хотите посмотреть, что он умеет? - и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Смотрите сюда! Закройте двери!

Он понажимал на какие-то кнопки - и включилась стереосистема, понажимал на кнопки еще – и весь салон начал заполняться туманом. Затем он включил стробоскопическую лампу и прибавил громкость музыки. Внутри стало как на дискотеке. Майкл несколько раз спросил детей, нравится ли им, и, я думаю, ровно для этого он и приехал на таком лимузине. У него было четыре других лимузина, любой из которых он мог взять, но ни один из них не умел делать того, что умел этот.

Затем мы с Майклом вышли из машины и прошли по пыльной дорожке к моему дому, чтобы он мог надеть костюм. Помню, ему не терпелось отправиться за сладостями не меньше, чем Принсу и Пэрис. Моей жене пришлось несколько раз удерживать его, чтобы он не выскочил за дверь, пока он поправляла ему рубашку, воротничок и поворачивала сидящие криво колпаки на ботинках. Потом она помогла ему надеть хирургическую маску и шапочку так, чтобы сделать его менее узнаваемым.

- Ну так кто же ты, Майкл? - спросила она.

- Я Спайдермен… с изюминкой, - ответил он, прикасаясь к стетоскопу.

Мы отправились за угощениями в Баллард, и никто нас не беспокоил. Люди, узнававшие Майкла, не приставали к нему. На следующий день они рассказывали мне, что видели меня в городе в компании Джексона.

Поскольку Майкл никогда не желал фотографироваться и не допускал фотокамер на ранчо, единственная его фотография, что у меня осталась, это та, которую дал мне он сам. Я всегда уважал это правило и ни разу не фотографировал его, даже когда он бывал у меня дома. Однако существует видеозапись (вероятно, неведомо для самого ее владельца), где мы с Майклом и детьми просим угощение. Мой сосед в тот вечер снимал на камеру всех, кто приходил к его двери. Дети стояли впереди нас, засовывая конфеты в сумки, пока мы с Майклом разговаривали. Внезапно Майкл крикнул: «Камера!» Он немедленно оттащил Принса и Пэрис из зоны видимости, споткнувшись и едва не упав в процессе. Полагаю, что все это попало на пленку, но я никогда потом не спрашивал хозяев дома, догадались ли они, кто это был.

Дэнни Бонадюс и Донни Осмонд

За годы, проведенные вместе, мы с Майклом успели обсудить почти каждый период нашей жизни. Многие истории я с тех пор забыл, но многие, к счастью, еще свежи в моей памяти. Однажды вечером мы разговаривали о старшей школе. Я рассказал Майклу, что ходил в школу для мальчиков в Лос-Оливосе – школа назвалась Dunn School.Он знал эту школу, так как она находилась недалеко от его дома. Я сказал ему, что школа была похожа на ту, что располагалась напротив ворот его ранчо - Midland School, - только в Midland обучение было совместным.

Я спросил Майкла, в какую школу ходил он, и он рассказал, что это было специальное заведение для детей звезд и знаменитостей в Лос-Анджелесе. Как выяснилось, в его школе, как и в любой другой, были свои компании. Одной такой компанией была группа «крутых ребят», которых Майкл боялся. Он всегда опасался проходить мимо них. Однако неформальным лидером группы был Дэнни Бонадюс, знаменитый по сериалу «Partridge Family», и каждый раз, когда Дэнни был в этой компании и замечал Майкла, он говорил: «Привет, Майкл». Майкл вздыхал с облегчением. Он знал, что в присутствии лидера никто не осмелится его тронуть, так как отвечать ребятам придется перед Дэнни. «Я по сей день благодарен ему за то, что он защищал меня. Хотя он сам, может, этого и не осознавал», - признался Майкл.

В другой раз Майкл рассказал мне, как однажды они с Донни Осмондом разговаривали об увядающей карьере Донни. По словам Майкла, Донни спросил его: «Майкл, что мне делать? Как мне вернуть былую славу?»

- И что ты ответил? – заинтересовался я.

- Я сказал ему: «Сделай так, чтобы тебя арестовали», - ответил Майкл.

Когда Донни не понял, зачем это, Майкл пояснил: «Потому что твоему образу нужно немного опасности, остроты. Добавить плохиша к имиджу мальчика-паиньки, понимаешь? Поверь мне, это сработает, Донни».

Я спросил Майкла, последовал ли Донни его совету.

- Нет, - ответил он. – Ему эта идея не пришлась по душе. Но я уверен, что это дало бы результат.

Дом с памятными вещами

Как-то пятничным вечером Майкл попросил меня приехать часам к десяти, чтобы посмотреть вместе с ним кино. Я спросил позволения у жены, и она сказала: «Езжай, развлекись». Так как фильмы у Майкла всегда были те же, что шли в это время в кинотеатрах, смотреть их вместе с ним было вдвойне интересно.

Я приехал к Майклу, и он встретил меня у входной двери. Обсуждая события минувшего дня, мы прошли сквозь столовую, кухню и вышли через черный ход на крытую автостоянку. Там мы забрались в Navigator, и я впервые стал свидетелем того, как Майкл водит машину. По совету адвокатов Майкл не выезжал сам за пределы территории – и я уверен, на то было множество причин. Непоследней из них наверняка являлось то, что машину он водил плохо. Он, как положено, держал руки на руле под углами 10 и 2 (в проекции на часовой циферблат) и ехал очень медленно. Его сиденье было подвинуто вперед так близко, что подбородком он едва не касался руля, когда смотрел вперед. Он попеременно то тормозил, то газовал, и постоянно вилял и выправлял машину, даже на прямой дороге. Ему было интереснее разговаривать, чем вести автомобиль, поэтому он то и дело поворачивался ко мне, чтобы что-то сказать.

Я даже запомнил, что в тот вечер мы смотрели одну из серий «Властелина Колец», которая тогда только вышла на экраны. Помню, я взял себе на время просмотра мороженое с шоколадным сиропом и орехами, а также попкорн и колу, и пошел вслед за Майклом, который прошел в зал раньше меня. Майкл обычно почти не разговаривал по время сеанса - только иногда комментировал, как была выполнена съемка тех или иных кадров или отмечал какие-нибудь приемы, использованные в фильме.

По окончании фильма Майкл сказал:

- Барни, поехали в дом с памятными вещами. Я тебе как-то обещал, что покажу его. Я сам не был там уже больше года, и сейчас момент ничем не хуже любого другого.

Так что мы поехали, тормозя и газуя, обратно к дому, миновали железнодорожную станцию, взобрались на холм на западной границе территории и наконец остановились у маленького домика, окруженного дубами.

В гостиной этого дома лежали стопки больших книг газетного формата в кожаных переплетах. Стены украшали трофеи и плакаты. Майкл взял одну большую книгу, я взял другую, и мы начали их рассматривать. Там были новостные статьи о Jackson 5, Майкле, Дженет и их родителях. Время от времени Майкл находил что-то, что вызывало у него смех, или говорил: «Барни, смотри-ка сюда», - и зачитывал мне статью.

Из всего, что мы прочли и обсудили в тот вечер, мне ясно запомнилась только одна история. Майкл увидел фотографию Jackson 5 с выступления где-то на востоке страны и прокомментировал:

- Знаешь, в тот период нашей карьеры, когда мы выступали, люди бросали деньги на сцену, и все, что мы подбирали, отец разрешал нам оставлять себе. Это было здорово, потому что помимо этого у нас не было денег на развлечения. Когда деньги падали на сцену, мы танцевали вокруг них, садились на шпагат прямо рядом с ними, хватали наличность и совали ее в карманы. Мне это очень нравилось, потому что деньги для меня напрямую пересчитывались в то, сколько конфет я смогу купить.

Я уверил Майкла, что делал со своими карманными деньгами в детстве в точности то же самое.

- В некоторые вечера мы таким образом собирали по тридцать-сорок долларов!

- А я помню, как получил четвертак за стрижку газона и думал, что я богат, - вспоминал я. – Даже представить не могу, каково это было бы – получить тридцать или сорок долларов! Я, помню, что платил четвертак за упаковку в 25 жвачек Double Bubble или за столько же лакричных конфет.

Вскоре осмотр комнат и шкафов в доме нам наскучил, и мы осознали, что голодны. Было три часа утра. Я с улыбкой взглянул на Майкла:

- Суши?

- Давай! - согласился он.

Конечно, мы оба имели в виду серебряный поднос в холодильнике, который по указанию Майкла приготавливался ежедневно как раз на такой случай.

Суши у Майкла

Майкл почти никогда не уставал и всегда был готов к приему пищи по ночам, когда не мог спать. Так что мы, тормозя и газуя, вернулись обратно в главный дом и прошли через черный ход в кухню. Я достал из холодильника поднос с суши и поставил его перед нами на барную стойку. Когда я говорю «из холодильника», люди, вероятно, воображают себе холодильник, вроде того, что у них дома. Но, как и все у Майкла, его холодильник был совсем не похож на обычный. Он имел пять стеклянных дверей и занимал в кухне целую стену. В нем содержался полный ассортимент прохладительных напитков, и каждый тип напитка – сок, вода, газировка - занимал по целой полке. На самом деле, для подноса с суши там даже не оставалось места - его ставили поверх банок с газировкой.

Майкл выбрал себе яблочный сок, а я взял Perrier. Как я уже упоминал, при мне Майкл никогда не пил алкогольные напитки и никогда не употреблял бранные выражения. За ужином он взял в руку «эби» (суши с креветкой) и спросил:

- Барни, а это правда, что у креветок по спине проходит тонкая полоска… - он замялся, подбирая слово: - …помета? – И провел пальцем по креветке.

Я рассмеялся вслух, и Майкл тоже усмехнулся. Видно было, что он колеблется, не решаясь ее съесть. Я сказал:

- Да, очень даже правда, Майкл. Но твои повара милостиво удалили эту полоску, прежде чем положить креветку на рис. Не волнуйся, есть ее вполне безопасно.

После этого мы вернулись в его комнату и решили посмотреть, что находится внутри больших коробок, которые прибыли в предыдущий день. Вдоль стены в коридоре их было выставлено штук десять – все разных размеров. Оказалось, что в них книги, которые Майкл заказал по каталогу (он обожал книги). Пока Майкл распаковывал одну коробку, а я другую, он рассказал мне, что всегда мечтал о большой библиотеке, полной любимых книг – а таковых у него было много.

Из одной коробки я вытащил большую книгу в твердом переплете об архитектуре и искусстве в стиле барокко рококо. Так как это был наш общий интерес, мы специально отыскали в стопках книг именно ее. Усевшись в спальне Майкла, мы начали рассматривать книгу постранично. Многие фотографии изображали места, в которых Майкл лично бывал.

- Кажется, здесь где-то должен быть рисунок изумительных кованых ворот, - сказал Майкл. Перевернув еще несколько страниц, он воскликнул: - Вот они! – и указал на изображение ворот, которые, без сомнения, являли собой настоящее произведение искусства. Как и ворота Неверленда, они были частично позолочены. Майкл сказал:

- Я собираюсь воспроизвести их на месте входных ворот, у озера. Сниму те, что там сейчас, и закажу копии этих.

Он знал в точности, кто изготовил эти ворота и где они находились. Он даже, как выяснилось, пытался их купить.

- Я пробовал их выкупить как-то много лет назад, - поделился Майкл, - но они не продавались ни за какую цену. Я знаю наверняка, потому что предлагал за них много.

Те, кому интересно, могут погуглить «Place Stanislas Wrought Iron Railings». Ворота находятся в городке Нанси во Франции, и именно они послужили вдохновением для обложки этой книги.

Однажды вечером мы с женой сидели в библиотеке Майкла, и жена листала ту книгу об архитектуре. Майкл сказал:

- Крис, я спрошу вас кое о чем, но вы должны ответить «да».

Он часто так делал, и это означало, что он хотел подарить или показать тебе что-то, что, он знал, тебе понравится.

- О чем? – спросила жена.

- Нет, вы не сказали волшебное слово.

- О чем, пожалуйста? – поправилась она.

- Нет, - засмеялся он. – Волшебное слово - это «да».

- Ну хорошо, «да», - улыбнулась жена.

- Я хочу подарить эту книгу вам, - сказал Майкл. – Я знаю, что вам нравится такая архитектура, потому что вы хвалили ее раньше.

Он попросил Крис передать книгу ему и надписал ее на форзаце: «Крис. Со всей любовью, самой первой любящей семье. Майкл Джексон». Майкл понимал, что я частенько провожу у него в гостях целые ночи. Где-то в ходе наших посиделок ему подумалось, что моя жена, должно быть, не в восторге от моего отсутствия ночами, даже если это ради того, чтобы провести время с Майклом Джексоном. Поэтому, думаю, он подарил ей эту книгу в некотором смысле в знак мира и извинения за то, что иногда разлучает нас.

Точка зрения Крис

Однажды, не так давно, мы с Крис беседовали за обедом о моей книге. Я спросил ее:

- Если бы тебе нужно было описать Майкла одним словом, какое слово ты бы выбрала?

Она задумалась на минуту и ответила:

- Сложно выбрать, но я бы сказала, что это слово «пышный». И обложка твоей книги должна это отражать.

Я согласился. Она помолчала немного, а затем заметила:

- Майкла отличало то, что дело было совсем не в его знаменитости. Если бы он никогда не стал известным, он все равно очаровывал бы людей – чем бы он ни занимался по жизни. С ним просто приятно было находиться рядом. Я с удовольствием вспоминаю каждую минуту, которую мы провели вместе. Он был обаятельным, обладал чувством юмора, и мне повезло, что я могла называть его другом.

Центр Антиквариата в Солванге

На мое счастье в Солванге, туристической деревушке в датском стиле, находившейся неподалеку от моего дома в Балларде, имелся один из самых престижных магазинов антиквариата в Калифорнии – Центр Антиквариата. За годы жизни в этом регионе я купил и продал там множество вещей. Мы с Майклом оба обожали там бывать. Майкл не мог приходить туда среди бела дня, поэтому убеждал владельцев, Джули и Рона Палладино, открывать для него магазин поздно ночью – чтобы он мог спокойно погулять там и выбрать то, что ему по душе. Он звонил мне, договаривался о встрече на месте, и мы вдвоем тщательно изучали ассортимент. Не только в основном зале, но и в складских помещениях – Майкл умел и туда получить доступ. Он хотел видеть все.

В такие ночные походы за покупками Майкл приносил с собой небольшой коричневый бумажный пакет, в котором было примерно тридцать тысяч долларов наличными. Такую сумму (и даже больше) он тратил обычно до наступления рассвета. Когда он покупал что-нибудь, он не вынимал всю пачку денег. Он отсчитывал их прямо в пакете, а потом доставал сумму, необходимую для оплаты. Часто он спрашивал мое мнение о той или иной вещи. У нас были схожие вкусы в том, что касалось антиквариата, хотя я предпочитал розовое дерево, а Майкла всегда привлекало все в стиле барокко и с позолотой. Я сообщал, что думаю (хотя мое мнение ни на что не влияло), после чего он подзывал Рона и говорил: «Я хочу вот ту вещь, но мне нужна на нее твоя самая-самая лучшая, самая низкая цена». Рон смотрел на ценник, прикидывал свою лучшую цену и называл Майклу. Если она казалась Майклу неразумной, он продолжал торговаться. Чаще всего покупки он оставлял в магазине - их доставляли на ранчо на следующий день. Я недавно разговаривал с Роном о тех ночах, и он отметил, что у Майкла был очень хороший вкус в том, что касалось антиквариата: он купил несколько напольных часов, которые говорили о том, что он знал толк в этих вещах.

В одну из тех ночей, когда мы гуляли по магазину на втором этаже, Майкл сказал мне:

- Барни, я тебя кое о чем попрошу, и ты должен ответить мне «да».

- Хорошо, «да», - согласился я.

- Я покупаю вот тот плакат, что висит на стене, - он указал на постер времен Первой мировой войны, изображавший медсестру с мертвым солдатом на руках. Картина немного напомнила мне «Пьету» Микеланджело. – Я хочу, чтобы ты повесил его в приемной у себя в клинике, - сказал Майкл. – Мне кажется, людям он понравится.

Он купил постер, свернул его в трубку и отдал мне. Я поблагодарил его. Мы с партнерами позже вставили его в раму, и он несколько лет висел в приемной окружной поликлиники Солванга.

Ощущал ли Майкл вкус?

Однажды вечером Майкл послал за Мануэлем Риверой. По-моему, это был его любимый подчиненный (он даже отправил Мануэля на специальные курсы, чтобы тот научился управлять паровозом, курсировавшим до зоопарка и обратно). Майкл попросил Мануэля взять машину и отвезти нас в Санта-Барбару поужинать. Когда мы проезжали по улице State Street, Майкл увидел японский ресторан и спросил меня, хорошо ли там кормят. Я уверил его, что кухня там превосходная, и он сказал: «Отлично, туда и поедем!» Мануэль развернулся и нашел место для парковки позади ресторана. Мы снова были в Lincoln Navigator. Стекла у машины были тонированные, и Майкл мог не бояться, что кто-то его узнает. В такие поездки ужин наш проходил, конечно, в машине, а не самом ресторане. В тот вечер я спросил Майкла:

- Ты уверен, что не хочешь пойти и поесть за столом? Уже поздно, и там почти никого нет. Я могу заказать, а Мануэль приведет тебя, когда все будет уже на столе.

- Барни, я бы очень хотел, - ответил Майкл, - но ты не понимаешь, о чем просишь. Мы можем пострадать. Люди – как бы ни были добры их намерения – начинают толпиться и толкаться – до такой степени, что становится на самом деле страшно. К тому же, я уже знаю по прошлому опыту, что кто-нибудь составит список того, что я заказал, и потом какой-нибудь психиатр будет делать нелепые выводы о моем психическом здоровье по еде в моей тарелке. Я знаю, что так бывает - я однажды пошел в аптеку и купил там зубную пасту, щетку, шампунь, бритвы и дезодорант. А несколько дней спустя таблоидный журнал использовал все это, чтобы составить мнение о моей личности. Так что я лучше поем здесь, в машине, - со смехом заключил он.

Я спросил Майкла и Мануэля, что они хотят. Оба ответили, что у них нет предпочтений, и попросили взять всего понемножку. Я взял заказ на вынос и поставил коробку с суши и три мисо-супа на сиденье между собой и Майклом так, чтобы Мануэль тоже мог дотянуться. Перед такими поездками я всегда проверял, что у меня с собой достаточно денег на ужин. Я знал, что Майкл о таких вещах особенно не задумывался. Не то чтобы он был скуп или, боже упаси, хотел, чтобы платил я, – он просто никогда не думал об этом аспекте, так как о таких вещах для него всегда заботился кто-то другой. К тому же я был счастлив угостить его ужином. Я никогда не смог бы возместить ему за всю щедрость, которую он проявил по отношению к моей семье.

Мы втроем принялись за еду, и в тот вечер у меня впервые появилось впечатление (которое так и осталось на уровне догадки), что Майкл, может быть, не очень хорошо ощущал вкус еды. Мне так показалось, потому что первым, что он взял, была большая порция лососевой икры, обернутой в водоросли и склеенной чем-то вроде майонеза. Она была примерно два дюйма в длину – определенно больше, чем помещалось в рот. Я попробовал одну икринку, и хотя вообще я люблю икру, у этой был настолько неприятный рыбный привкус, что никто кроме самых заядлых едоков суши, вероятно, не счел бы ее пригодной в пищу. Майкл же просто заглотил ее. Я рассмеялся. Он поднял на меня глаза и с улыбкой спросил:

- Что?

- Вкусно? – поинтересовался я.

- Ага, - ответил он и съел следом суши из морского ежа – тоже не поморщившись. Я ничего не имею против морского ежа, если есть его свежим на пляже – в таком виде он мне весьма даже нравится. Однако к тому моменту, когда он попадает в суши, он проходит какие-то дегенеративные изменения и, по-моему, вообще ничем не напоминает свежий сорт. Его вкус кажется мне ужасным. Даже не знаю… это, плюс то, что Майкл ел дома – а он никогда не приправлял еду солью или какими-либо специями, - заставило меня задуматься, не утратил ли он в какой-то мере чувство вкуса.

Я, конечно, никогда его об этом не спрашивал. Я только спросил его, почему он не наймет французского или китайского повара, чтобы немного разнообразить кухню. Он ответил:

- А мне не нужно. У меня три повара, и они могут все это приготовить.

И тем не менее я никогда не видел у него дома в меню что-либо иное кроме рыбных палочек, хот-догов, куриных ножек, гамбургеров и чимичанг. Правда, я обожал эти свежеиспеченные чимичанги! Помню, я часто заказывал их из комнаты Майкла, когда мы смотрели кино.

Миссис Дэнверс

В первые несколько лет нашей дружбы у Майкла работала женщина, заведовавшая хозяйством. Казалось, что она всегда находилась где-то неподалеку: стояла молча и следила за всем, что происходило вокруг. Понаблюдав за ней во время своих визитов, я однажды спросил Майкла, улыбается ли она хоть когда-нибудь.

- Знаешь, я никогда не замечал, но думаю, что да, - ответил он.

- Наверное, когда меня здесь нет, - предположил я.

Эта женщина была невысокого роста, имела чопорный вид и всегда носила брюки и пиджак. Майкл, казалось, не замечал в ней ничего особенного, хотя мне казалось, что она постоянно чем-то недовольна. Она напоминала мне персонажа из фильма Альберта Хитчкока «Ребекка» с сэром Лоуренсом Оливье и Джоан Фонтейн в главных ролях. Женщина, которая по сюжету заправляла хозяйством - миссис Дэнверс (в исполнении леди Джудит Андерсон) – была практически копией этой дамы, за исключением стиля одежды. Наверное, с Майклом она была достаточно вежлива, чтобы он не замечал ее настроя – прямо как миссис Дэнверс в фильме, – но все остальные в доме ее сторонились.

Однажды, будучи в гостях у Майкла, я обратил внимание, что уже давно эту женщину не вижу. Я спросил его:

- Помнишь ту даму, что стояла вон там, когда мы ужинали? Ну ту, в брючном костюме, которая всем здесь заправляла? – Он говорил мне ее имя, но я забыл. – Она еще работает здесь?

Майкл покачал головой:

- Нет, мне пришлось ее уволить. Выяснилось, что она была в группе людей, которые воровали античные вещи с ранчо и продавали их.

- Как ты об этом узнал? – спросил я.

- Я узнал, когда кто-то из моих знакомых увидел один из моих столов в отеле Santa Ynez Inn и сообщил мне об этом. Я поехал туда – и действительно, это был мой стол. Мы провели очную ставку с работниками, которые были в этом замешаны, и мне пришлось их всех уволить. Она была среди них.

- Ты завел уголовное дело?

- Нет, я никогда не завожу, - ответил Майкл, подразумевая, что подобные случаи уже происходили раньше.

Я спросил, удалось ли вернуть стол.

- Нет, он по-прежнему там, - сказал Майкл.

- Тебе не хотелось получить его назад? – спросил я.

- Нет, - ответил он. - Там он подходил к интерьеру, и цена его не стоила того, чтобы вызывать полицию и заполнять бумаги. Мы никогда не заводим уголовные дела в таких ситуациях, главным образом по этой причине.

Марсель Аврам

Однажды днем я гостил у Майкла, и меня позвали в его комнату, когда он говорил по телефону. Вскоре после моего прихода он повесил трубку. Вид у него был расстроенный. Кажется, он разговаривал с одним из своих адвокатов (Майкл как-то сказал мне, что постоянно содержал у себя 15 адвокатов). Я спросил его, все ли в порядке, и он ответил:

- Вообще-то нет. На меня подают в суд – мой бывший менеджер по турам Марсель Аврам. Его арестовали в Германии за уклонение от уплаты налогов посреди моего тура, и мне пришлось нанять другого менеджера. А теперь Марсель подает иск на 10 миллионов долларов. Знаешь, это просто несправедливо. Я тогда даже пошел к канцлеру Германии и добился его досрочного освобождения из тюрьмы. А теперь он подает на меня в суд и требует 10 миллионов, говоря, что заработал бы их, если бы я его не заменил, - голос Майкла дрогнул, как если бы он собирался заплакать. Он легонько покачал головой.

Где-то год спустя я спросил его, чем закончилась та история, и он сказал, что заплатил Авраму. Я не спрашивал, сколько, просто посочувствовал. Недавно я познакомился с немецкой парой - мужчиной и женщиной, которые были поклонниками Майкла Джексона, и рассказал им немного о своей дружбе с ним. Я спросил у них об этом человеке. В тот момент я запамятовал его имя, но они сказали мне: «А, да, это Марсель Аврам». Он получил десять миллионов долларов*. Они добавили, что Майкл и Марсель после помирились и остались друзьями.

Песни Битлз

Как-то мы с Майклом беседовали о музыке, и он сказал мне, что купил огромный каталог песен, вокруг которого выстроил почти миллиардный бизнес.

- Полагаю, это каталог песен Битлз, который ты выкупил на торгах, победив Пола Маккартни?

- Да, именно он, - ответил Майкл. – Пол на меня немного разозлился за это. Но знаешь, ведь он сам рассказал мне, что настоящий источник денег в музыкальном бизнесе – это владение правами на публикацию песен. А этот каталог являлся обширнейшей коллекцией из тысяч ценных произведений – не только Битлз, но и других артистов.

В этот момент зазвонил телефон, и пока Майкл отвечал на звонок в своей комнате, я вышел на улицу прогуляться и насладиться видом. Спустя минут десять, Майкл присоединился ко мне.

- Плохой звонок или хороший? – спросил я.

Майкл ответил:

- Я никогда не рассказывал тебе об этом, но я изъял из каталога семь песен Битлз и отложил их в сторону, запретив использовать где-либо, чтобы их ценность возрастала. Компании стремятся использовать популярные песни во всевозможных проектах вроде фильмов и рекламы, и если эти песни - в моем каталоге, они платят моей компании за их использование. Этот звонок был от представителя канадской фирмы, который предлагал мне восемь миллионов за право использовать одну из этих семи песен в рекламе автомобиля.

- Ты дал согласие? – спросил я.

- Нет, - ответил Майкл. – Я по-прежнему берегу ее.

- Это много денег за одну песню, Майкл.

Он усмехнулся и сказал:

- Чем дольше я их удерживаю, тем более ценными они становятся. Я жду правильной цены, и я пока не знаю, какова она.

Принс и Пэрис

Однажды вечером мы с Майклом сидели в его комнате и беседовали, а Принс и Пэрис играли возле его кресла. У них были какие-то маленькие металлические машинки, и, судя по смеху, дети забавлялись от души. Майкл прервался на полуслове, повернулся к ним и сказал:

- Принс! Пэрис! Мы с Барни разговариваем и едва слышим друг друга сквозь ваш шум. Ведите себя потише.

- Хорошо, папа, - ответили они хором. – Извини.

- Извиняю, - ответил Майкл и вернулся к нашему разговору.

Вскоре, однако, возня детей заставила Майкла снова попросить их не шуметь. Они снова извинились и на время притихли. Когда шум поднялся вновь, Майкл посмотрел на меня и покачал головой. Повернувшись к Принсу и Пэрис, он сказал:

- Знаете, ребята, меня бы в детстве за такое уже отшлепали.

Я спросил Майкл, правда ли это, и он ответил:

- Чистая правда. Отец часто бил нас. Помню, когда я был маленьким, он приходил домой с работы и мы все убегали и прятались – настолько мы его боялись. Я пообещал себе много лет назад, что никогда не подниму руку на своих детей и не заставлю их бояться меня.

Уверен, вам интересно, был ли я знаком с семьей Майкла. Время от времени Майкл рассказывал мне, что Дженет или мать, Кэтрин, навещали его, но сам я их не встречал. Он часто в ходе бесед упоминал, что очень любит свою мать. Однажды он даже рассказал мне, что переименовал одну из гор на окраине ранчо в гору Кэтрин, в честь матери. Майкл добился официальной смены названия, чтобы это имя появилось на картах. Мы, жители Долины, называли ту гору просто Лысой горой. Весной она всегда была покрыта оранжевыми маками, а земной на вершине часто лежал снег.

Я рассказал Майклу, что однажды много лет назад встретил Ла Тойю, когда она приезжала в город на съемки видео Пола Маккартни. Пол, помню, остановился тогда в Palacio del Rio - красивом старом особняке на холме за рекой.

- А вы, ребята, жили в отеле Chimney Sweep Inn, которым тогда владели мои родители, - вспоминал я. – Вы сняли один из коттеджей в глубине.

- О да, я помню… - ответил Майкл. - Там на стене внизу еще висела старая лошадка с карусели.

- Да, - подтвердил я. – Это была одна из тех, что я привез из Мексики. А наверху в спальне роль спинки кровати выполняло бронзово-дубовое кассовое окно из старого банка, которое я вывез из Южного Иллинойса... В общем, я как раз был в отеле, когда зашла Ла Тойя и спросила, как пройти к магазину одежды. Я собирался в булочную, поэтому сказал, что провожу ее. Мы прошли несколько кварталов, я указал ей на магазин через дорогу и пожелал приятного шоппинга, а сам отправился в булочную. Я помню, что не сразу осознал, кто она, а когда понял, удивился. Я даже не знал, что у тебя были сестры! Какая же она была красавица, Майкл!

На это он усмехнулся.

- Знаю. И она очень милая.

Следом я рассказал Майклу, что позже в ту неделю моей маме довелось побеседовать по душам с его матерью, которая тоже жила в том отеле. Кэтрин произвела на маму приятное впечатление. Она оказалась очень скромной и непритязательной. Майкл лишь одобрительно улыбнулся.

Дикие кабаны

Однажды днем мы с Майклом гуляли у озера, где он незадолго перед этим выстроил небольшую беседку. Майкл рассказывал мне о своих планах касательно самого озера. Он собирался создать у западного берега большой водопад и расширить озеро, чтобы на нем можно было кататься на водных мотоциклах. Хотя озеро было площадью в пять акров, для водных мотоциклов оно и впрямь казалось маленьким и местами слишком мелким.

Когда мы прогуливались вокруг озера, Майкл указал на газон:

- Видишь, цветы повсюду разбросаны? Это я прошу садовников сажать их в случайных местах, чтобы было похоже, будто они выросли там сами по себе.

Цветы действительно так и росли, и я, помню, подумал, что это кошмар садовника, потому что траву между ними ему приходилось подстригать ножницами, вместо того, чтобы просто всю ее скосить. Майкл ежемесячно тратил на цветы целое состояние: я помню цифру, названную старшим садовником, – что-то в районе 30 тысяч долларов в месяц. Трудно вообразить, что кто-то может платить такие деньги за цветы. Но глядя по сторонам, я понимал, что они на самом деле абсолютно везде.

Возле кинотеатра находилась большая цветочная клумба, и я помню день, когда она была совершенно выкорчевана и садовники ее высаживали заново. Я спросил Майкла, что случилось, и он ответил:

- Здесь есть семейство диких кабанов – они спускаются с гор и разоряют клумбы. Я уже не помню, сколько раз мне приходилось пересаживать их, и я никак не могу найти цветок, который бы не нравился им на вкус.

Я заметил:

- Знаешь Майкл, любой из этих работников, наверное, с удовольствием забрал бы такого кабана домой на ужин. Ты мог бы устроить для них ловушку и перевезти их на соседнее ранчо, где они не будут тебе досаждать.

- Нет, - сказал Майкл, - я так поступить не могу. Ведь это же я переехал в их дом.

Билли Джин

Однажды вечером, когда Майкл набирал на двери код, чтобы пройти через черный ход в кухню, я спросил его об охранной системе – мне было любопытно, забирался ли кто-нибудь когда-нибудь в дом. Он ответил:

- Вообще-то да. Однажды одна девушка проникла в дом. Я даже не знаю, как ей это удалось. Я тебе не рассказывал эту историю?

- Кажется, нет, - ответил я.

- Была у меня одна поклонница, которая пробралась на ранчо, в дом на третий этаж.

- И как ее обнаружили?

- Кто-то заметил движение на мониторе наблюдения, установленном в классной комнате детей.

Майкл спросил меня, знаю ли я историю Билли Джин. Я ответил, что нет, хотя песню знал достаточно хорошо. Он рассказал:

- Ну, так вот это она и есть. Она была просто одной из рьяных поклонниц. Я назвал ее Билли Джин, хотя это не ее настоящее имя. Эта девушка всегда стояла у наших ворот, когда я жил в Энчино, и продолжала преследовать меня и околачиваться у ворот, когда я переехал сюда, в Неверленд. Она делала несколько попыток попасть в дом, но ее всегда ловили. Перед тем, как ей удалось проникнуть в дом, она однажды еще добралась до внутренней ограды, где они ее и остановили. – Майкл продолжил: - Когда ее поймали в доме, она сказала, что провела там несколько часов. Мы просто выпроводили ее с территории и отпустили. К тому времени я уже знал ее достаточно хорошо и не видел в ней угрозы, поэтому мы не сдали ее в полицию.

Я спросил Майкла, сказала ли она, чего хотела.

- Нет, в общем-то. Думаю, помимо того, чтобы увидеть меня, она хотела проверить, получится ли у нее попасть в дом. Как-то несколько месяцев спустя, когда я выезжал с ранчо, она стояла у главных ворот, как обычно, но на этот раз у нее в руках была связка ключей. Она позвенела ими так, чтобы я заметил. Я попросил водителя остановить лимузин и опустил окно. «Что это?» - спросил я ее. Она ничего не ответила – просто отдала мне ключи и ушла прочь. Оказалось, что в этой связке были ключи ко всем дверям в доме.

Я спросил, понял ли он, как она их получила.

- Нам так и не удалось выяснить, - ответил он. - И то был последний раз, когда я видел ее.

Майкл видит приведение

Однажды, когда мы с Майклом и Мейсоном ехали в Навигаторе от главного дома к кинотеатру, мы разговаривали о приведениях. Мейсону тогда было лет двенадцать. Майкл спросил его, видел ли он когда-нибудь приведение. Мейсон ответил:

- Да. Когда я был маленьким, мне в комнате часто мерещились всякое. Я не знаю, были ли это настоящие приведения, но мне они тогда казались вполне реальными. Я видел свинью с красными глазами, которая приходила ко мне в комнату. Иногда я видел смерть с косой и в балахоне, а также маленького карлика – тоже в балахоне, – плавающего в воздухе в углу комнаты. Когда я замечал их, я прятался под одеяло и лежал там, напуганный, пока не засыпал.

Мейсон затем задал Майклу тот же вопрос. Майкл сказал:

- Да, и я видел. Однажды ночью я лежал в постели и увидел старика, сидящего в углу и курящего трубку. Я так испугался, что попросил Иисуса отвести видение.

- Помогло? – спросил Мейсон.

- Нет. Оно изменилось и превратилось в голову орла, плавающую у подножия моей кровати и глядящую прямо на меня. Затем голова отвернулась и просто исчезла. Это так напугало меня, что я в итоге снес весь дом и выстроил новый. После этого я больше не видел приведений.

Бланкет

Думаю, сейчас уместно будет упомянуть, что приглашения на ужин на ранчо действовали для нас практически на постоянной основе, но мы никогда ими не злоупотребляли. Мы приезжали только тогда, когда Майкл сам звонил и звал к себе, или кто-то с ранчо приглашал нас от его имени. Со временем мои дети иногда стали даже отклонять приглашения в пользу какого-нибудь другого, более интересного мероприятия, проходящего в тот же вечер. Майкл тогда говорил:

- Если они передумают, я пришлю за ними Кейто на лимузине.

В тот конкретный вечер, когда мы входили в дом, Крис заметила в холле детскую коляску, со вкусом отделанную голубой и кремовой тканью. В этот момент жена безошибочно определила, что в доме появился младенец.

После ужина Майкл сказал:

- Ребята, у меня для вас сюрприз. Пойдемте наверх.

Поблагодарив персонал за ужин, он повел нас по лестнице в комнату, которую теперь превратили в детскую. Там Майкл наклонился над люлькой и поднял на руки младенца. Он отнес ребенка моей жене и передал ей со словами: «Это Бланкет, мой новый сын. Он прибыл только сегодня». Жена, укачивая Бланкета, удовлетворенно посмотрела на меня. Выражение ее лица показалось мне очаровательной смесью молчаливого «я же тебе говорила» и удовольствия от возможности снова подержать на руках ребенка. Пока она разговаривала с двумя девушками, которые заботились о Бланкете, Майкл отвел меня в сторонку и поведал историю его происхождения. Я спросил:

- Почему ты назвал его Бланкет?

- Это только временно, - ответил он. - Я думаю назвать его Майклом Джексоном.

- В смысле, Майклом Джексоном-вторым? – уточнил я.

- Нет, - ответил он, - просто Майклом Джексоном. Я планирую завести еще нескольких детей и всех их назвать одинаково. Как Джордж Форман поступил со своими мальчиками. Мне кажется, это даст им преимущество в жизни. Ты как думаешь?

Я сказал ему, что, по моему мнению, будет некоторая путаница, но преимущество бесспорно.

Дни рождения

Хотя Майкл вырос в религии Свидетелей Иеговы, он как-то сказал мне, что ему никогда не нравился запрет на дни рождения и Рождество, так что в один прекрасный день он решил отменить эти два правила, а также несколько других. Я все собирался спросить его о тех других, но каждый раз забывал. Он попросил кого-то пометить в календаре дни рождения всех членов нашей семьи и предупреждать его об их приближении, чтобы он мог спланировать праздник – это было его любимое занятие. Он устанавливал у кинотеатра белый тент, в котором накрывал обед с тортом и всевозможными подарками. Потом он посылал Кейто, наряженного в черный костюм и белые перчатки, в красивом темно-синем отполированном Бэнтли к нам домой. Он забирал детей и их друзей, и они уезжали в Неверленд на празднование. Ко дню рождения Бианки все устроили именно таким образом, но слоны во время своей ежедневной прогулки к дому все разнесли. Они перевернули тенты и съели торт. Бианка вспоминает, что это было очень весело.

В один год Мейсону устроили аж два дня рождения! Однажды днем Майкл позвонил и сказал, что для Мейсона все готово.

- Готово для чего, Майкл? – не понял я.

- Как для чего? Для его дня рождения, конечно!

- Но сегодня не его день рождения, - сказал я. - Ты устраивал для него праздник в апреле.

Майкл ответил в своей типичной манере, не задумываясь:

- Да какая разница, отметим еще один. Знаешь, я верю в дни не-рождения!

Майкл и смерть моей матери

В день, когда скончалась моя мать, я гостил в Неверленде у Майкла. Ее здоровье постепенно ухудшалось на протяжении трех месяцев, и время от времени я говорил об этом с Майклом. Он всегда напоминал мне о том, как важно окружать ее классической музыкой. Я уверял его, что об этом позаботились, – она и сама всегда на этом настаивала. Когда сестра Пэм позвонила и сообщила, что мама при смерти, я сказал об этом Майклу и извинился, что мне придется уехать. Он спросил:

- Ты не возражаешь, если я поеду с тобой навестить ее, Барни?

Я сказал, что не возражаю. Майкл сел в мою машину, и мы поехали домой к матери. Позади нас в Навигаторе ехал Мануэль с Принсом и Пэрис. Мать скончалась примерно за десять минут до нашего прибытия. Мы установили для нее в гостиной у камина больничную кровать, и на ней она и умерла. Майкл прошел вслед за мной в гостиную, увидел Пэм, которую уже встречал однажды до этого, и выразил ей свои соболезнования.

- Думаю, нам стоит помолиться над ней, - предложил он. – Вы не против? – обратился он к Пэм.

- Да, вы правы, - сказала она.

Майкл сжал правую руку моей матери, я левую, а Пэм и Мануэль встали между нами. Принс и Пэрис играли в соседней комнате. Я произнес короткую молитву и попросил Господа принять маму к себе. Мы все сказали «аминь». После молитвы Майкл повернулся к моей сестре и спросил:

- Она была вам хорошей матерью, Пэм?

Это задело больную струну в душе Пэм, и она не смогла ответить. Она просто посмотрела на Майкла полными слез глазами, как будто молча говоря «нет». Дело в том, что к моей сестре мать относилась не очень хорошо. Пэм была старшей из четырех детей в семье, и ей приходилось заботиться о нас, пока мама лежала в постели с вечными головными болями. В результате у Пэм осталось не так много хороших воспоминаний о детстве и отношениях с мамой, тогда как у меня, находившегося в ином положении, были только приятные воспоминания.

Майкл подошел к Пэм и обнял ее.

- Мне так жаль, - ласково сказал он ей и прижал ее к себе, пока она плакала.

Перевод morinen



Лиз

Однажды вечером Майкл позвонил мне и, как обычно, первым делом сказал:

- Барни, это Майкл.

Я неоднократно говорил ему, что эта формальность необязательна, потому что его голос ни с чьим не спутать. Но он никогда не изменял себе – ему казалось, что надо представиться. Далее он сказал:

- Я тебя попрошу кое о чем, а ты пообещай, что скажешь «да».

Это всегда смешило меня, и я всегда отвечал:

- Хорошо, «да».

- Приезжай на ранчо, - сказал он. – У меня для тебя сюрприз.

Когда я прибыл, он как раз выходил из дома.

- Привет, Майкл, - поздоровался я. - В чем дело?

Он спросил:

- Ты не против, если я представлю тебя своему близкому другу?

- Конечно, нет, - отозвался я.

- Хорошо, - ответил он. – Пойдем со мной.

Мы прошли прямо к домику у озера, который находился рядом с парковкой. Майкл постучал в боковую дверь. Нам открыл молодой человек, которого я запомнил со слов Майкла как Жана Клода. Майкл спросил его, нет ли в комнате собаки, и Жан Клод уверил его, что нет. Мы вошли в спальню, и Майкл сказал:

- Элизабет, это мой хороший друг, Барни.

Женщина посмотрела на меня и поздоровалась:

- Очень приятно познакомиться с вами, Барни. Я Элизабет Тейлор.

Я подошел, пожал ей руку и сказал, что для меня это большая честь.

- Вы знакомы с моим камердинером, Жаном Клодом?

- Да, уже знаком, - ответил я, улыбаясь юноше. – Майкл представил нас при входе.

Элизабет сидела на кровати, откинувшись на подушки, и на коленях у нее лежало одеяло. Мы с Майклом подошли и забрались на сиденье у окна слева от нее. Майкл подтянул под себя ноги, чтобы собака до них не добралась. Позже эта собака зашла в комнату, и я увидел, что это всего лишь маленький белый пудель, который, не обратив на нас вообще никакого внимания, прошел к своей переносной сумке «Louis Vuitton», забрался в нее и улегся спать.

Мы остались сидеть у окна и лишь изредка задавали вопросы, пока Элизабет в течение следующих двух часов пересказывала события своей жизни. Она ясно дала нам понять, что, хотя в каждом из ее семи мужей для нее было что-то особенное и дорогое, по-настоящему она была влюблена только в Майкла Тодда, который погиб в авиакатастрофе в 1958 году. Он умер всего лишь через год с небольшим после их свадьбы. Она вспоминала, что сидела за столом, когда к ней подошел друг. Она знала, что ей предстоит услышать, еще до того, как новость прозвучала. Она сама не могла объяснить, откуда взялось это знание, но, вставая со своего места, она уже поняла, что ее муж мертв.

Элизабет говорила красноречиво, с легким аристократическим акцентом в произношении некоторых слов. Она обладала восхитительным смехом и очень красивым цветом глаз. Признаки ее редкой красоты все еще были очевидны. Майкл и Элизабет оставались близкими друзьями уже много лет. Ее последняя свадьба в 1991 году даже состоялась в Неверленде.

Я не помню, на чем закончился наш разговор в тот вечер, но помню, что, когда мы с Майклом возвращались в дом, он спросил меня, что я о ней думаю. Я ответил, что она показалась мне очаровательной женщиной, но общее впечатление у меня сложилось такое, что она в совершенстве овладела искусством использовать мужчин. Она владела им настолько хорошо, что любая женщина, с которой когда-либо несправедливо обошелся мужчина, могла бы чувствовать себе отмщенной Элизабет. Весь женский пол мог бы ею гордиться. У нее была коллекция музейных драгоценностей, картин, мебели и предметов обстановки, которые она сумела получить от различных мужчин – и вовсе не всегда от своих мужей.

- Ага. Она великолепна, правда? – восхитился Майкл.

- Пожалуй, я с тобой соглашусь, - ответил я.

Майкл спросил:

- Хочешь посмотреть, что она подарила мне на Рождество?

- Конечно, покажи, - заинтересовался я.

Мы пошли в его офис. Из ящика стола он вынул нож для писем, ножницы, степлер и прочие писчие принадлежности. У каждого из них была ручка или какая-нибудь другая часть, выполненная из чистого стекла и заполненная внутри прозрачным маслом, в котором плавали сотни мельчайших бриллиантов. Майкл покрутил вещи в руках, чтобы показать мне, как бриллианты падают в масле и сверкают на свету.

Я согласился, что это очень красиво, и спросил, что подарил Элизабет на Рождество он. Он ответил:

- Помнишь те часы за миллион долларов, что я тебе показывал?

- Мне никогда их не забыть, - заверил его я.

- Я купил ей женскую модель таких часов.

Господи, Майкл… - не поверил я. – Небось за полмиллиона?

- Почти, - сказал он, застенчиво улыбаясь.

Выходя из офиса, я подумал: «Вот это женщина!» Мне это напомнило строчку из песни Джеймса Тейлора: «She gets a long letter, sends back a postcard» («Она получает длинное письмо и отвечает открыткой»).

Мы с Майклом вернулись в дом, поужинали, а затем присоединились к Элизабет в кинотеатре, чтоб вместе посмотреть кино. Втроем мы улеглись на одну из больничных кроватей – Майкл в центре и мы с Элизабет по обе стороны от него. Из-за постоянной болтовни и смеха, фильм мы толком и не запомнили. Когда пришло время мне уходить, я просто выскользнул тихонько, оставив их за оживленной беседой. На следующий день Элизабет улетела домой на вертолете – так же, как прибыла на ранчо.

Ширли Темпл



Я знаю, что эта глава совсем короткая, но в свете небольшого заключения, которое за ней последует, она говорит мне о Майкле очень многое. Однажды я спросил Майкла, была ли у него возможность познакомиться с Ширли Темпл.

- Да, была, - ответил он.

Я спросил, каким было это знакомство.

- Меня проводили в ее комнату и оставили одного, - поделился воспоминаниями Майкл. – Она вошла в противоположную дверь, и когда мы подошли друг у другу, она заплакала. И я знал, почему. Я обнял ее и сказал: «Вы же знаете, да?» И она кивнула в ответ, плача у меня на плече. Нас связывает тоска по детству, которого у нас никогда не было.

Невиновен

Как-то во время наших с Майклом бесед разговор зашел о Мартине Башире. Я сказал Майклу, что посмотрел его фильм и что грязная манера Башира меня очень расстроила. Он вел себя так, будто озабочен ситуаций. Все это сопровождалось душещипательными кадрами, где он сидит в одиночестве, словно раздираемый противоречиями. Эти позы были призваны вызвать у зрителя такое чувство, будто в душе Башир очень озабочен поведением Майкла с детьми. Башир будто размышлял, стоит ему что-то сказать об этом, или нет. Думаю, во время съемок этой сцены, где он якобы борется с сомнениями, в реальности его мысли были такими: «У передачи недостаточно хороший конец… Она будет гораздо успешнее и интереснее, если добавить сенсационности. Я покажу свою озабоченность поведением Майкла с детьми при помощи тщательно сформулированных вопросов и кадров, изображающих меня в глубокой задумчивости».

Похожую ситуацию пытались навязать и мне при публикации этой книги: стремление сделать историю сенсационной маскировали под необходимость рассказать о медицинских проблемах Майкла. Мне даже сказали, что если я не стану говорить об этом, то буду неискренен. Как бы там ни было, когда мы говорили о Башире, Майкл сказал:

- Он предал меня. Я впустил его в свой мир, а он выставил невинные вещи как нечто постыдное.

Я никогда не обсуждал с Майклом ничего, что касалось суда. Это дело вообще должны были прекратить еще до того, как на него были потрачены миллионы долларов налогоплательщиков. После того, как суд начался, Майкл только однажды приходил к нам в гости и провел у нас вечер. Ничего из происходящего в зале суда не обождалось. Наш дом всегда служил ему убежищем от подобных тревог, и мы всегда помнили об этом. В последний раз я видел Майкла за день до того, как вынесли вердикт. И снова я не говорил с ним о суде. Я попрощался с ним в конце короткого визита и после этого никогда больше его не видел. Мне хотелось сказать ему так много. Но с другой стороны, он знал, как сильно я ценил его дружбу, поэтому, может быть, ничего говорить и не требовалось.



На следующий день я смотрел оглашение приговора по телевизору: невиновен по всем пунктам! Майкл вышел из здания суда и немедленно покинул страну. Я понял его решение. Уверен, он больше не чувствовал себя в безопасности на ранчо. При желании полиция могла вторгнуться на его частную территорию безо всяких на то оснований, и, думаю, Майкл просто хотел уехать оттуда.

Он спросил меня однажды, пробовал ли я когда-нибудь стоять в проходе между рядами кресел, когда самолет взлетает. Я ответил:

- Нет, мне никогда не разрешали. Меня всегда заставляли пристегивать ремень.

- Попробуй как-нибудь, - сказал он. – Это очень весело. Просто держишься за спинки кресел и наклоняешься вперед. Потом отпускаешь руки, и получается, что ты стоишь под немыслимым углом. Это очень прикольно. Я всегда так делаю, когда летаю.

Когда я услышал, что он покинул страну, я отчетливо вообразил себе, как он оставил позади всю боль и хаос этого нелепого суда. Я представил, как взлетает его самолет и как Майкл внутри наклоняется вперед, улыбающийся и счастливый.

Для сведения замечу, что ни я, ни моя семья никогда не верили в то, что Майкл совращал детей или неподобающе вел себя с ними. Мы знали, что наши дети с ним в безопасности, и разрешали им проводить с ним столько времени, сколько они хотели. Ничего, что я видел, и ничего, что я знал об этом человеке, не допускало даже мысли о том, что ему может быть приписано подобное поведение.

Когда мой семнадцатилетний сын Мейсон услышал по телевизору новость о смерти Майкла Джексона, он развернулся и молча вышел из комнаты. Он заперся в одиночестве на весь вечер и так никогда и не рассказал нам, чем занимался. Лишь несколько дней спустя, просматривая видео на YouTube, я узнал, что Мейсон написал песню – личное послание Майклу, который на протяжении почти пяти лет играл в его жизни огромную роль. В примечании к песне он написал о том, что значил для него Майкл. Он закончил словами: «Увидимся в раю, Эпплхэд».

Об авторе

Мне особенно нечего сказать о себе как об авторе, потому что я даже еще не вполне осознал, что стал им.

Я родился и вырос в Калифорнии, в долине Санта-Инез, к северу от Санта-Барбары. Я окончил колледж в Южном Иллинойсе, затем медицинское училище в Гвадалахаре и работал семейным врачом в городе Ла-Гранж штата Иллинойс. После я вернулся в долину, где продолжаю медицинскую практику. У меня есть жена Крис и четверо детей: Мейсон, Бианка, Полина и Робин. Я хотел бы поблагодарить их всех за то, что они помогли мне составить эту книгу.

Доктор Барни на HLN:

ГЛАВА 17

Перевод Lucky

Майским днем 1992 г. Майкл вел машину по Бульвару Уилшир (Беверли Хиллз) – и машина сломалась. К счастью, по близости находилась Rent-a-Wreck , поэтому он мог взять машину на прокат. [Rent-a-Wreck - компания по прокату автомобилей, которая, прежде всего, известна тем, что она арендует подержанные машины по сниженным ценам. – прим. пер.] Владельцем компании был пожилой человек по имени Дэйв Шварц. Его молодую привлекательную жену звали Джун, у которой был сын от предыдущего брака – 13-летний Джорди Чандлер.

Поначалу, казалось, все идет хорошо. Как выяснилось, мальчик был большим поклонником Майкла, поэтому он и его сестра Лили срочно были доставлены в офис Шварца прежде, чем кумир Джорди уехал. Майкл, вероятно, провел с ними не более пяти минут, но ему сказали, что он может не платить за автомобиль, если возьмет номер телефона Джорди. Мальчик был бы счастлив, если бы Майкл позвонил ему однажды. Пожалуйста. Это было бы сбывшейся мальчишеской мечтой.

Давление на моего брата было, по-видимому, вежливым, но настойчивым. К тому же, в свои тринадцать Майкл сделал все, чтобы встретить Фреда Астера. И еще следует учесть, что Майклу было очень комфортно поддерживать связь по телефону. Поэтому мой брат «сдался»: он взял номер телефона мальчика, пообещав ему позвонить. И слово свое сдержал.

Майкл позвонил Джорди и его маме в течение нескольких следующих месяцев во время своего путешествия: прежде чем кто-либо, включая нашу семью, узнал о том, что они были частью его окружения, и прежде чем на фотографиях, просочившимся в прессу, их стали называть «приемной семьей Джексона». Однако один человек был, без сомнения, по-настоящему доволен этим: отец мальчика – доктор Эван Чандлер – дантист, лишенный опеки над своим ребенком, и лелеявший мечту стать сценаристом. Чандлер уже имел опыт в сценарном деле: он подал идею, которую Мел Брукс развил в своем фильме «Робин Гуд: Мужчины в трико» – но хотел большего. [http://www.kinopoisk.ru/film/1725/ – прим. пер.] Он хотел получить Оскар. И единственное, что требовалось для этого – деньги. Но теперь его сын Джорди явно был новым лучшим другом Майкла Джексона и, как сказал дантист своей бывшей жене, – что мы услышали в суде много лет спустя – эти отношения были "замечательным средством, которое позволит Джорди не беспокоиться всю оставшуюся жизнь".

Майкл все больше избегал контакта с внешним миром. Мы знали, что он звонил Маме и спрашивал, все ли у нас в порядке. Но я был несчастлив от того, что он опять вернулся в режим пассивного общения.

И на сей раз, вместо того, чтобы оставлять бесполезные телефонные сообщения, я послал брату множество писем, в которых напомнил ему о семейном уговоре и о том, насколько это важно – держаться вместе. Многие из этих писем были посланы в слепой надежде, что они будут переданы Майклу, и, в апреле 1993, я выразил свою надежду, написав брату: "Я послал тебе много писем. Я надеюсь, что ты получил их все".

Когда я не получил ответ, написал снова: "Мне действительно нужно поговорить с тобой о наших отношениях. Я твой брат и я безумно скучаю по тебе". В следующем месяце я снова написал: "Дорогой Майкл, было бы замечательно, если бы мы – только ты и я – могли бы провести какое-то время вместе и просто поговорить о чем-нибудь... Что для меня сейчас важно, так это наша дружба. Пожалуйста, ответь как можно скорее. Жермен".

И снова не было никакого ответа. И я просто продолжал молиться за его благополучие.

В феврале 1993 г. – во время большого интервью Опры – Джорди Чандлер, его сестра и мать гостили в Nerverland. Иногда на ранчо Майкла гостила целая компания семей. И – как и у любого другого родителя, гостившего у моего брата, – у Джун "никогда" не было проблем с тем, что ее сын Джорди проводил время в спальне Майкла, потому что, как она выразилась, "это была комната мальчика... комната большого мальчика, где было много игрушек и вещей". Казалось, все ночевали там. Как мы позже узнали, Джун тогда пригласила Майкла погостить в своем доме в Санта-Монике, где брат провел в общей сложности 30 ночей. Даже доктор Чандлер проявил гостеприимство: для Майкла было счастьем дважды гостить в его доме с его сыном – все трое закончили тем, что устроили битву водяными пистолетами. Я знаю это из судебного слушания.